Дикий Носок - Отстойник

«Ладно,» – решился Иван Петрович. – «Сдам его в штаб, как языка. А там пусть сами разбираются. Мое дело маленькое.»

Выбив прикладом остатки стекла, Никимчук аккуратно прислонил винтовку к машине и, дополняя слова жестами, скомандовал: «Давай, фриц, вылезай.» Тот засуетился и, превозмогая боль, полез в выбитое окно, вскрикивая от боли в потревоженной ноге. Петрович подхватил его под мышки и выволок на траву. Охнув, немец едва не потерял сознание от боли. Дав ему немного отлежаться, Никимчук пнул фашиста в бок: «Вставай давай.» И снова пришлось ему помогать, встать без посторонней помощи немец не мог. Идти, впрочем, тоже. Повиснув на плече Петровича, он прыгал на одной ноге, держа вторую на весу. Упав пару раз по дороге, запнувшись за пеньки и ветки, они добрались до полевой кухни. Немец, по-прежнему поддерживаемый Иваном Петровичем, на четвереньках взобрался в возок и устроился на сидении. Про разбитые ящики с консервами пришлось забыть, кроме пары банок, наспех сунутых в карман. «Жалость то какая. Столько добра пропадет,» – сетовал он про себя.

«Связать фрицу руки, что-ли, для порядка?» – подумал Никимчук и выудил из загашника веревку. Немец с готовностью подставил руки.

«Уж больно он покладист,» – проявил подозрительность Петрович, затягивая узел покрепче так, что пленный молча поморщился. Из-за лежащего на боку грузовика по просеке теперь было не проехать. Пришлось разворачивать Веснушку, возвращаться назад к реке и добираться в расположение войск той же донельзя разбитой дорогой, что приехал.

Низколетящий мессершмитт вынырнул словно ниоткуда. Никимчук услышал шум двигателей лишь за пару минут до того, как он появился из-за макушек деревьев: вихляющийся из стороны в сторону, надсадно ревущий, оставляющий за собой в небе черный, дымный след. Самолет падал. От этого пронзительно-воющего звука Петрович невольно покрывался холодным потом, и привыкнуть к нему за годы войны так и не смог. Сердце немедленно нырнуло куда-то в пятки. Накренившись на правое крыло, самолет завалился на бок, врезался в кроны прибрежных деревьев, перекувырнулся, будто гимнаст в цирке, и рухнул у кромки воды метрах в тридцати впереди, взорвавшись огненным шаром. Людей обдало жаром.

Веснушка в ужасе встала на дыбы и рванулась назад и в сторону одновременно, опрокинув возок с полевой кухней в реку. Падая в воду, Иван Петрович не переживал. У берега было мелко – ничего страшного. Мысленно забегая вперед, он уже выскакивал из воды и бросался успокаивать лошадь. Лишь бы она в панике ноги не переломала. Однако, мгновения летели, а он погружался в воду все глубже и глубже. Вот и воздух в легких почти закончился, а дна все не было.

«Да не может этого быть, тут глубины то по пояс, не более. Мы же у самого берега,» – в накатывавшем, словно морской прилив, приступе паники открыл плотно зажмуренные глаза Никимчук, будучи абсолютно уверенным, что в воде цвета крепкого чая не увидит ровным счетом ничего. Но вода вокруг вовсе не была темной, она светилась, будто где-то снизу, на дне горел мощный прожектор. А прямо перед глазами Ивана Петровича отчаянно трепыхались ноги фрица, пытавшегося всплыть, ведь руки его были по-прежнему связаны. Недолго думая, Никимчук ухватил немца за ногу. Легкие разрывались. Потеряв контроль над собой, Иван Петрович открыл рот в безнадежной попытке вздохнуть.

Против ожидания, вздохнул он чего-то странного. Воды тоже, конечно, но и воздуха – какого-то вязкого, густого, но все же воздуха. В этот момент Никимчук понял, что он уже и не тонет вовсе, а падает. И несколько секунд спустя ударился спиной о землю. Сверху на него тут же молча сверзился немец, вышибив из его легких и воду, и воздух. Глаза резануло нестерпимым светом. Никимчук закричал.

Клептомания – это диагноз, а если ты просто вороватый балбес, то это – образ жизни. И не самый худший, надо сказать.

Первой осознанной кражей, совершенной Никиткой в возрасте пяти лет и помнимой им так отчетливо, будто это было вчера, было похищение фигурки человека-паука. Никита стащил его из шкафчика одногруппника Сашки в детском саду перед самым началом тихого часа, когда ребята, сидя на стульчиках снимали шорты, футболки и платья и в меру своих способностей аккуратно развешивали их на спинках тех самых стульчиков. А воспитательница, словно тюремный надзиратель, прохаживалась вдоль рядов, урезонивая шалунов и поторапливая копуш. Никитка не планировал ничего заранее, просто шел в туалет мимо двух рядов выкрашенных голубой краской шкафчиков с красочными картинками на каждом. На дверце Никитиного шкафа был нарисован толстый, улыбающийся гриб с глазами, а на соседском, том самом, который стал местом преступления – снеговик с ведром на голове.