Анатолий Севастьянов - Дикий Урман

Над сонной водой застучали топоры.

– Прибавила, паря, гроза работы. Гляди, по реке сколько свежих деревьев за ночь подвалила.

– Ничего, пробьемся.

Над головой прошумели мощные крылья. Неподалеку, на вершину кедра, сел глухарь. Росин потянулся за ружьем.

– Обожди, рано, - остановил Федор, хотя до кедра было не больше сорока шагов. Неторопливо протолкал лодку к самому кедру.

Глухарь вытягивал шею, ворочал головой и смотрел вниз. Ни тени страха, только любопытство.

– Почто не стреляешь? - удивился Федор, глядя, как Росин, поцелившись, опустил ружье.

– Это не охота. Все равно что домашнего петуха пристрелить. Никакого интереса. Ведь мясо есть пока.

– Да уж можно бы и подзапастись.

– Такого через завалы таскать не согласишься.

Росин замахнулся на глухаря и свистнул.

Ко, ко, ко! - тревожно заклокотал глухарь и переступил на ветке. Ветка закачалась, глухарь потерял равновесие, замахал крыльями, но не удержался и полетел.

– Ну и в дебри ты меня завел. Глухаря не прогонишь, пока сам не свалится.

Вдруг Росин махнул ружьем и, кажется, не успел даже приложить к плечу, а раздались два быстрых выстрела. Федор краем глаза видел: что-то мелькнуло над головой.

– Давай к берегу, - сказал Росин. Быстро выскочил и вскоре принес из ивняка пару маленьких чирков-свистунков.

– Ловко, паря! Мастер стрелять. Я в тумане и усмотреть не успел.

– Вот этих легче таскать. Да они и вкуснее.

Кедрач отступил, и в низине, как засыпанные снегом, показались заросли черемухи. Не сломлена ни одна ветка. Только для себя цветет тут черемуха. Все заливал пьянящий запах, особенный, смешанный с запахом кедров.

Но дальше опять сдвинули берега, и опять в протоке хаос мертвых деревьев.

Руки уже привычными движениями то вынимали из лодки вещи, то снова укладывали.

Только на редких болотах отдых. Уж там ни завала, плыви да плыви, смотри, как перелетают с места на место утки, как бегают по мелкой воде кулички, как солнце дробится в ряби болотных окон.

Но не каждый день попадались болота, и потому под вечер обычно не держали ноги.

Едва только останавливались на привал, Федор уже собирал хворост, обламывал тонкие веточки с засохших еловых лап, клал их под хворост и с первой спички разжигал костер. Огонь тут же охватывал сухие ветки, и, пока Росин развязал мешок с продуктами, у Федора уже пылал жаркий, почти без дыма, костер. Котелок всегда висел там, где было как раз столько жара, чтобы в нем хорошо кипело, но не переливалось через край. Готовил Федор мастерски: и быстро, и, главное, уж очень вкусно. Дымилась уха из окуньков, которых Федор таскал прямо из-под берега, шумел чай, заваренный погуще, чтобы не пах древесной прелью.

Потом упругая постель из веток, и ночью приятный сюрприз: увидели, как напротив, в речке, купались выдрята. Они ныряли, кувыркались в воде, ловили один другого за хвост, ловили свои хвосты. Наигравшись, начинали свистеть, призывая мать. Выдра накормила их рыбой, и выдрята пропали под берегом: ушли спать. А выдра бесшумно вылезла из воды и принялась кататься в траве. Каталась она довольно долго, а потом старательно вылизывала шерсть.

Теперь проток с каждым днем становился уже. Над головой сцепились ветки ивняка, растущего на обоих берегах. Лодка плыла, как в зеленом тоннеле.

Поперек протока, почти касаясь воды, лежало толстое бревно. Федор направил лодку к берегу и вылез. Вылез и Росин, собираясь разгружать лодку.

– Подожди, - остановил его Федор, - сейчас подниму, а ты протолкни долбленку.

– Это бревно поднимешь? - удивился Росин. Не отвечая, Федор взялся за комель и медленно выпрямился, приподняв бревно. Росин торопливо протолкнул лодку Федор там же медленно опустил бревно на место. Росин подошел к бревну и тоже попробовал поднять. Куда там! Даже не шелохнулось. А ведь в институте с нормой третьего разряда по штанге справлялся без всяких тренировок.

Вскоре не стало и тоннеля. Проток обмелел, и посреди него кустарник рос так же буйно, как по берегам. Лодку тянули бечевой. Росин грудью напирал на веревочную лямку, а Федор лез впереди, прорубая узкий проход в ивняке. Поперек протянулся довольно толстый сук. Федор поднял руку, без всякого усилия повернул его. Крепкий сук хрустнул, как будто тонкая хворостина.

Под водой то и дело попадались трясины, ямы. Провалившись в одну, Федор чуть не утопил топор.

– Давай лучше стороной, посуху потянем.

Но и тут не легче: заросли старого тростника, малинника, молодой крапивы. Заросшие мхом, перепутанные поседевшими травами буреломы и здесь вставали поперек пути. От пота саднило глаза, горели натертые грудь и плечи.