Михаил Найдич - Высшая мера

Гость Стецька с сожалением покачал головой:

— Рано им. — Потом всмотрелся и определил: — Краснопузые это.

А всадники приблизились, сбавили шаг, почти встали, свертывая самокрутку. Их было двое.

— Эх, Борис Ершов, — сказал один, вероятно, самому себе. — Был ты сотником червонного казачества, а теперь штабной крысой заделаешься.

— Будет тебе, Борис, терзаться. Кому-то же и там работать надо.

— Нет уж. Доберемся до штаба, попробую отпроситься.

Мальчишки увидели, как Стецько поднял винтовку и, быстро переглянувшись со своими, закричал:

— Бросай оружие! Слазь, сволота!

От неожиданности у всадников цигарки попадали. Но в ту же секунду они ударили коней.

И сразу загремели выстрелы…

Один упал на дорогу, лишь нога запуталась в стремени. А другой, огрев коня плетью, метнулся в гущу леса на противоположную сторону от дороги и стал отстреливаться.

Лязгнули затворы. Бандиты кинулись в погоню. Гость Стецька вскрикнул, зашатался и рухнул. Савелий наклонился над ним, а Стецько продолжал стрелять.

Над дорогой стоял сизый дым от выстрелов, слоистый, горький. Мальчишки, не сговариваясь, выползли из ямки — и на четвереньках в лес. Потом ка-ак припустили! Бежали изо всех сил; бешено стучали в груди их маленькие сердца.

Дед Никифор встретил Славку молчаливым укором. Не ругал его за то, что тот пропадал весь день, промолчал и о своей тревоге.

А ведь когда со стороны леса гремели выстрелы, старый Никифор долго ходил у своей приземистой хаты, прикладывая козырьком ладонь к выжженным бровям, и смотрел, смотрел на дальний зеленый треугольник леса.

Может быть, и хотелось ему сейчас отругать внука, а то и взгреть, но только махнул рукой дед и сказал два слова:

— Иди поешь.

— Спасибо, дедусь, я мигом, — ответил Славка.

Внешность у Никифора не картинная, не дед-морозовская. Ни бороды, ни усов пышных, — лишь тонкая щетинистая полоска от прямого носа до верхней губы. Да и лет не так уж много ему — едва перевалило за пятьдесят.

В Гусаровке любили Никифора, уважали. Человек тихий, честный, к тому же грамотный: если нужно какую бумагу составить, к нему на поклон идут. На поклон — это только так говорится. Славкин дед всегда рад помочь любому.

Сейчас, глядя, как внук мигом прикончил молоко и краюху хлеба, как крошки подобрал на клеенке, старик подавил вздох, опустил глаза и сказал:

— Надо нам с тобой, хлопче, в город подаваться.

— Зачем, дед? Тут у нас хоть хлеб есть.

— Землица, конечно, малость кормит, это точно. Только не в одном хлебе суть, Славка. Надоело мне в этом закутке: то одна банда, то другая, и все лютуют, житья нет. Хорошо еще — про батьку твоего не дознались.

— А в городе красные? Может, и отец там?

— То-то и оно. Найдем его, тогда легче будет.

— А у отца, наверное, есть револьвер… ага, деда?

Никифор улыбнулся:

— Должно быть, есть — как-никак, полком командует. Только… — дед сразу посерьезнел, — только поменьше болтай об этом. Особенно здесь.

— Что я маленький!? — обиделся, Славка. — Я и раньше молчал.

Слово «раньше» скорее всего относилось к тому времени, когда Славка был ростом как вон тот обшарпанный табурет. Иван Тимчук, отец Славки, был тогда арестован за агитацию против царя. Наборщик губернской типографии, он вместе с другими подпольщиками был сослан на Соловецкие острова. Мать, и раньше постоянно хворавшая, не выдержала удара, умерла. Тогда-то вместе с дедом они и переехали из города в Гусаровку.

А в прошлом году здесь появился и отец.

Во главе отряда красной конницы, после короткого боя с бандитами атамана Хмары, он проехал через все село. И долго сжимал костлявые плечи Никифора — отца своего. И по спине хлопал Славку…

А когда настало время уезжать, отец расстегнул мешок защитного цвета и положил на стол сухари, колбасу вареную и два кусочка серого сахара. Какой-то кавалерист, бывший в хате, сказал:

— В обозе еще мука есть. Может, оставим полмешка, а, комполка? Живут-то они не дай бог…

Отец подумал, погладил пальцами щетину на подбородке и печально покачал головой:

— Не имеем полного права.

Вечерело. Закат тогда был оранжево-золотистый и широкий, будто огромная Жар-птица взмахнула своими крылами. Славка с дедом стояли у старой мельницы, полуразрушенного ветряка, где несколько часов тому назад красные конники рубили бандитов. Мимо проходили войска: покидали село. Славка сперва махал картузом вслед, потом перестал — устал, наверное. За эскадронами летели пулеметные тачанки, орудия и снова конница.