Эдуард Маевский - Приключения профессора Браннича [litres]

– Знатная штука! – заметил Станислав, который стал понемногу привыкать к всякого рода гадам и перестал их так бояться.

– Да, ничего себе, – буркнул лорд и, обратившись к профессору, спросил – Что это за животное?

– Это белодон, – ответил Браннич, – хищник, сеющий на своем пути страх и разгром. Ни один гад не решится приблизиться к реке, которую он избрал своим притоном.

– А на суше он не опасен? – спросил Станислав.

– На суше он часами лежит неподвижно и вынюхивает добычу. Почуяв ее, он с быстротой молнии бросается на нее и втаскивает в воду, где разрывает крепкими когтями своих передних лап и съедает. Он чрезвычайно ловок и неустрашим в своей стихии, на суше же несколько робок, неловок и неуклюж. Лишь страх может заставить его быстро двигается.

– Зачем же он вылезает из воды, если ему там лучше?

– Во-первых, он любит греться на солнце, а во-вторых, у него натура цыганская. Он не может долго оставаться на одном месте и переходит из одной реки в другую. Но это не самое крупное пресмыкающееся из обитающих здесь. На суше здесь водятся экземпляры гораздо крупнее.

– Неужто?! – воскликнул с удивлением и испугом Станислав.

– Именно. Не забывай, мой милый, что мы в триасе. Как и следующие два периода, это – рай пресмыкающихся. Они живут здесь бесчисленными легионами всевозможных пород и видов, на суше и в морях, являясь повсюду полновластными хозяевами. Необычайные размеры многих из них могут идти в сравнение разве что с чудовищным их видом. Особенно поражают своей колоссальной величиной некоторые сухопутные виды – из обширного отряда динозавров. Впрочем, кроме пресмыкающихся здесь достигают внушительной величины и некоторые земноводные, а именно из группы известных уже тебе лабиринтодонтов.

– И мы можем встретить всех этих чудовищ? – спросил Станислав.

– Ничего нет легче. Однако не пугайся. Мы для них совершенно незнакомые предметы, и они из врожденной осторожности будут нас избегать.

– А если мы встретим какого-нибудь голодного гада?

– Гм… Тогда, пожалуй, он примется за нас.

Станислав только вздохнул.

Больше оставаться в этом месте им было незачем, и путешественники решили отправиться далее. Они почти целый день плелись на северо-запад. Несмотря на то, что здесь было много интересных предметов для наблюдений, ими овладевало тоскливое, неприятное чувство. Англичанин сообщил геологу о том гнетущем впечатлении, которое производит на него эта местность.

– Ничего удивительного тут нет, – ответил профессор. – Для нас, существ с теплой кровью, впечатлительных, подвижных, мир этот ничего привлекательного представлять собой не может. Это ночное или сумеречное существование, это какая-то полужизнь или даже четверть жизни, если можно так выразиться.

– Все здесь как-то мертво, равнодушно, вяло..

– Еще бы! Природа еще так молода!

– Ну уж и юность, нечего сказать.

– И тем не менее! Класс позвоночных, несмотря на свои внушительные размеры, совершенно еще неразвит и очень, очень молод по сравнению с тем временем, которое ему предстоит еще пережить. Вспомните только позвоночных нашего времени и посудите, какая между ними громадная разница. Да от них больше и требовать нельзя. Они родились в тяжелой среде, под давлением морских волн, среди вечного мрака, – что же удивительного, что первые шаги их в новой стихии неловки, что блеск солнца им неприятен, что они не умеют пользоваться своими конечностями, что они с трудом ползают по сухой почве и охотно возвращаются в прежнюю стихию?

– Вы правы, профессор, – вздохнул лорд Кэдоган. – Без сомнения, это жалкие, несчастные существа.

– Вот именно, жалкие и несчастные. Природа вызвала их к жизни, дала им возможность пользоваться жизнью, но не дала им еще способности живо воспринимать впечатления. И вот они проводят свой век в полумертвом, словно оцепенелом состоянии. Они живут, размножаются, изменяются, совершенствуются, как автоматы. Они идут, словно послушные колонны дисциплинированной армии, толкаемой невидимой железной волей к невидимым и неведомым целям. Кроме монотонного писка пресмыкающихся, ни один звук живого существа не нарушает царящего на земле молчания. Не слышно ни звуков радости, ни вздохов, ни стонов. Единственными звуками являются шепот и шелест растений, колеблемых ветром, плеск дождя, шум потоков, раскаты грома и подземные канонады. Кажется невероятным, когда подумаешь, что ни одно из этих позвоночных ни разу не испытало ни радости, ни горя. Видел ли, например, кто-либо мимику рыб, этих бессловесных созданий, которые решительно ничего не способны выразить? Несмотря на свою гибкость и проворство, они носят какую-то маску, которой не снимают всю жизнь. И если бы черты их даже смягчились и сделались способными выражать ощущения гнева, горя и радости, то и в таком случае мы ничего нового не увидим, так как больше того, что они показывают, им, бедным, нечего и показать…