Сергей Александров - Колода без туза

Глаза ее были отсутствующими. Дроздов смотрел на нее с сочувствием и молчал. Да и что мог он сказать ей?

В лесу было сыро и пасмурно. Накрапывал дождь. Остроносый аккуратно погасил папиросу о ствол сосны, бережно сунул окурок в карман. Рядом с ним на берегу глухого таежного ручья стояли корнет Кадыров и есаул Мещеряков. Они ждали, пока догорит испещренный бисерными буковками листочек бумаги, который держал за краешек есаул. Когда бумага испепелилась, Мещеряков тщательно стряхнул пепел с ладони, вернул Остроносому подаренный ему на базаре Алмазовым спичечный коробок и спросил:

— На словах он ничего не передавал?

Остроносый связник отрицательно покачал головой.

— Неужели повезло? — задумчиво спросил есаул Кадырова.

Азиат улыбнулся, не разжимая рта. Только уголки его губ загнулись кверху.

Древние напольные часы знаменитой фирмы «Павел Буре», загадочным путем попавшие из какого-то барского особняка в полутемный коридор воскресенской гостиницы, натужно прохрипели семь раз. Хмурая костлявая баба, до глаз укутавшись пуховым платком, с помощью ялового сапога истово раздувала меченный множеством медалей пузатый двухведерный самовар. Кто-то из постояльцев, с размаху больно грохнувшись в полумраке о зловеще загудевшее оцинкованное корыто, поминал вслух его владельцев с многочисленной родней по восходящей линии. Тягуче и заунывно заплакал пробудившийся младенец. Во дворе радостно заржала отдохнувшая лошадь. Начинался новый день.

Юркий конопатый мальчонка, высунув от усердия язык, расставлял у номеров разнообразнейшую обувь. Возле одной из дверей он со стуком поставил две пары начищенных до блеска хромовых командирских сапог. Полуодетый Дроздов, услышав стук, приоткрыл дверь, забрал из коридора сапоги и оглянулся — владелец второй пары спал на диване, укрывшись с головой шинелью.

Дроздов надел сапоги. Стараясь не шуметь, подошел К окну. До отказа накачал стоящий на подоконнике примус, поджег зажигалкой горелку, поставил на огонь закопченный медный кофейник. Проделав все эти привычные операции, подошел к приткнувшемуся в углу мраморному умывальнику, скинул рубаху, стал умываться. Зеркало, врезанное в стойку умывальника, отчетливо отражало длинный багровый шрам на левой стороне его загорелой груди.

— Доброе утро, — раздался за спиной Дроздова голос Важина.

Быстро повернувшись к Важину правым боком, Дроздов ловко натянул рубашку, обернулся, кивнул на пустые бутылки в углу комнаты, болезненно поморщился:

— Не очень-то доброе. Как после новоселья голова?

— Пока на плечах, — ухмыльнулся Важин, надевая сапоги.

— Слышал ночью скандал в коридоре? — спросил Дроздов.

— Не слыхал, — сказал Важин. — Однако пару раз просыпался, со спины на бочок ваше превосходительство переворачивал.

— Неужели храпел? — удивился Дроздов. — Вот не замечал за собой. Извини.

— Не существенно, — снова ухмыльнулся Важин. — Храп — он от образованности и чинов независимый.

— Верно, — рассмеялся Дроздов. — Генералы всегда храпят сильнее своих денщиков.

— Это вы точно подметили, — насмешливо согласился Важин.

— Чего ты вдруг на «вы» пошел? — удивился Дроздов.

— Так это я с Дроздовым на «ты» был, — ровно сказал Важин. — А с вами считаю неудобным. Я вам не ровня, господин Овчинников.

Овчинников вздрогнул, побледнел, зверем зыркнул по лицу Важина, кинулся к своей постели, рывком сунул руку под подушку.

— Не извольте беспокоиться, браунинг ваш у меня, — Важин ехидно улыбнулся и похлопал себя по карману галифе. — А то не ровен час… Мужчина вы решительный, наслышаны.

Овчинников опустился на кровать, обессиленно привалился спиной к стене, в изнеможении закрыл глаза.

— Рубашечку вы, ваше высокоблагородие, зря надеть торопились, шрамик я еще ночью разглядел, — издевательски-небрежно проговорил Важин. — Теперь ясно, почему фотографироваться не захотели на базаре. Только ведь от знающего человека все равно не укроетесь, господин Овчинников.

Овчинников не реагировал. Он сидел словно неживой. Глаза по-прежнему были закрыты, лицо сразу осунулось, помертвело.

— То-то, гляжу: пробор, поклон, манеры — ох, нет, не пролетарские, — продолжал ерничать Важин. — И на базаре к бельишку шелковому потянуло. Естество, можно сказать, взыграло. Тем более продавала-то офицерская вдова, родная душа.

Овчинников не шевелился и не открывал глаз. Настороженно кося на него взглядом и держась так, чтобы не оказаться к нему спиной, Важин неторопливо подошел к столу, оглядел остатки немудреного пиршества, подцепил вилкой толстый ломоть мяса, стал с аппетитом есть.