Эмилий Миндлин - Всемирный следопыт, 1927 № 09

— Как так?

— Вы слышали что-нибудь о пуццолане?

— Никогда!

— Видите ли, пуццолана — это продукт вулканической деятельности. Вместе с известью она дает крепко связующее вещество. В деле строительства вещество это крайне ценно. Кстати сказать, оно было известно еще древнему Риму. Между прочим, знаменитый римский «Колизей» построен на этой вот самой пуццолане.

— А Карадаг тут при чем?

— Карадаг? Помилуйте, да Карадаг — это исполинский сундук, наполненный драгоценной пуццоланой. Будет время, придут сюда люди с машинами и кирками, разроют, разрушат чудесный наш Карадаг. Вывезут пуццолану.

— Но ведь, кроме того, у вас, кажется, и аномалия здесь какая-то открыта?

Блондин обиделся:

— И вовсе не какая-то, а имеющая очень большое научное значение, дорогой мой. Магнитная аномалия на Карадаге изменяет все представление о свойствах горных пород. Ведь обыкновенно считают, что магнитная аномалия связана с магнитным железняком. На этом, кстати, и основано открытие в Курске. А вот Карадаг показал, что магнитные явления возможны и при полном отсутствии магнитного железняка. Нет, нет, удивительная эта гора таит в себе много еще не открытых научных явлений. Не даром Карадаг — это один из самых сложнейших геологических районов. Ведь именно здесь, в этом мало известном углу восточного берега Крыма, — перелом двух тектонических линий строения земной коры — Кавказской и Крымско-Балканской. Наконец, Карадаг — это единственный вулкан на побережье Черного моря!

— Позвольте, Александр Федорович, а как же Кастель, Фиолент, Аю-Даг?

— Голубчик, да ведь это все только выходы вулканической массы, так называемые «внутренние извержения» — лакколиты. Карадаг же — вулкан единственный, древний потухший вулкан!

Говоривший вдруг остановился, беспокойно еще раз посмотрел в сторону Отузской долины и, не заметив по дороге ничего, взволнованно развел руками.

— Не едет? — спросил его собеседник.

— Да нет, он сумасшедший, этот Халиль!

Собеседник пожал плечами:

— Как, все-таки, это странно. Вам приходится отрываться от ваших научных работ и массу энергии уделять на хозяйство. А вы ведь заведующий станцией, вы ведь профессор, известный ученый! Имя геолога Слуцкого всем хорошо известно.

Профессор усмехнулся:

— Голубчик, да нет ведь людей. Работать некому. Надо все создавать самому! Шестнадцать лет я уже здесь. Да четырнадцать лет со дня смерти Вяземского заведую станцией.

— Ах, Вяземский! Ведь он, кажется, основатель?

— Ну, еще бы! Он мой учитель. Его, к сожалению, знают немногие. А ведь это один из выдающихся наших ученых. Я мог бы вам рассказать его историю. Замечательная история.

И прежде, чем собеседник обрадованно кивнул головой, известный ученый, взволнованный воспоминаниями о своем учителе, сел на скамью и начал рассказывать.

— Вяземский — необыкновенная личность. Личность, о которой следовало бы написать увлекательную книгу. Ибо все в жизни этого человека, каждый его шаг полон значительности и способен привлечь внимание даже самых нелюбопытных людей. Кто он был? Он родился в семье псаломщика Рязанской губернии. Несмотря на крайне неблагоприятные условия, окружавшие его с детства, на некультурную обстановку, в которой он рос и воспитывался, среди которой складывались его вкусы, его мышление, симпатии и характер, — Вяземский твердо решил сделаться Ученым. Пожалуй, в этом юноше было что-то от Ломоносова. Он рано ушел из семьи. С невероятным трудом добывал себе средства к существованию. Учился, что называется, на медные гроши и, в конце концов, отлично кончил Московский Университет.

— Вяземский, кажется, был врач?

— Да, он был и не был врачом. Он был больше, чем врач. Не в характере Вяземского было замыкаться в какую-нибудь одну, отдельную научную дисциплину. Круг его знаний был чрезвычайно обширен, необъятен. Вот, к примеру… Достаточно сказать, что, окончив медицинский факультет, он избрал неожиданно для всех темой для дипломной работы такую: «Явления электричества у растений». Врач по специальности, он много работал по биологии, изучал специально явления электричества в животном и растительном мире и, в то же время, много работал в области социальной гигиены. И в то же время Вяземский не переставал практиковать, как медик. Но все ему было мало. Однажды, этот замечательный человек обратил внимание на огромное количество пропадающих для государства научных сил. Царское правительство высылало передовые элементы тогдашней интеллигенции, революционно настроенных профессоров и ученых. И Вяземский решил так: если невозможно сразу освободить всех этих людей, то нельзя ли хоть предоставить этим ученым возможность заниматься по специальности? И вот, Вяземский отправляется в Петербург. Он — в министерских передних. Оп подает заявления, хлопочет. Выступает с проектом, который обходится ему слишком дорого. Энтузиаст по натуре, он осмелился подать царским министрам проект, в котором предлагал создание научных лабораторий и всяких научных обществ в местах ссылки ученых. «Ведь вы растрачиваете научные силы страны!» — кричал Вяземский, обращаясь к царским министрам. Дело кончилось тем, что самого автора проекта едва не сослали в Сибирь. Вяземский еле успел во-свояси убраться из Петербурга. Несколько лет он провел в скитаниях, в научной работе. Его никогда не переставала заботить судьба ученых, не имеющих возможности работать в надлежащих условиях. Через короткий срок он носился уже с новым проектом. Он так рассуждал на этот раз. Ученые живут в больших городах, столицах, где — вечный шум, теснота, нервная напряженная атмосфера, постоянно отвлекающая их от научной работы. Надо создать какой-то «научный остров» для ученых. Надо вырвать их из больших городов, предоставить им более благодарные условия для работы, тишину, здоровый климат и удобную обстановку для лабораторных опытов. Эта мысль преследовала Вяземского, и он долгие годы носился с ней. Он много скитался. Вы, может быть, знаете, что еще четверть века назад восточный берег Крымского полуострова был мало известен? Экскурсанты почти никогда не посещали его, и дач, которых столь много на южном побережьи Крыма, на восточном побережьи тогда не было. Вяземского привлекала суровая красота этих пустынных мест, дикая нетронутость древних заливов Коктебеля, Отуз, Карадага и Судака. Он долго блуждал в этих местах, днем и ночью совершая прогулки один. Однажды Вяземский заблудился в горах. Он попал в незнакомую ему местность и принялся ее исследовать. Он вскарабкался на вершину потухшего вулкана, нашел здесь бомбы базальта, остатки выходов древней лавы. Он увидел жерло вулкана, сдвинутое на бок и теперь видимое хорошо с моря. Он видел богатейшую флору и фауну, доставлявшую неисчислимый материал для научных опытов. Судьба Карадага была решена. Да, да! Где можно найти лучшее место для создания того научного очага, о котором мечтал мой учитель? Какие возможности предоставляет Карадаг ученым? Потухший вулкан дает обширное поле для работы геолога. Ведь нигде не найти такой ясной картины древнего вулкана, ведь нигде не обнажено так строение продуктов вулканической деятельности. Вместе с тем, море разрешало вопрос о постановке биологических изысканий, горная высота — о метеорологических наблюдениях, флора и фауна — о работе по зоологии, ботанике и энтомологии. Ничто не нарушало бы здесь работу ученых! Где разыскать более счастливое стечение обстоятельств! И Вяземский твердо решил: здесь будет построена первая научная станция, приют для ученых, лаборатория для всех, кто желает заниматься наукой. По мысли Вяземского, станция должна быть доступной даже для тех, кто не имеет специальных ученых степеней. «Пусть отсюда, — любил говорить он, — выходят новые Ломоносовы». На месте нынешней станции стоял когда-то заброшенный хутор. Вяземский откупил его и на деньги, скопленные собственным трудом, принялся воздвигать здание Карадагской станции. Это было ровно двадцать лет назад. Вяземский умер в 1914 году, задолго до того, как станция, которой он посвятил вею свою жизнь, была достроена. Он был мой учитель. Я начал работать здесь еще до смерти Вяземского, а после его смерти — четырнадцать лет назад — я был назначен заведующим станцией на горе Карадаг. Все эти годы, трудные годы войны и революции, когда даже к нам, на наш горный, так сказать, остров производились налеты, мы день за днем достраивали эту первую и единственную в Советском Союзе научную станцию, носящую теперь имя ее основателя!