Эмилий Миндлин - Всемирный следопыт, 1927 № 09

На берегу несколько баркасов. Быстров вскакивает в один из них и зовет меня. Матрос подымает парус, и баркас, став к ветру, чуть покачиваясь на волнах, идет в море.

Быстров сидит на руле. Я ложусь на носу баркаса и смотрю в небо. Спокойное покачивание баркаса убаюкивает, меня охватывает необычайное очарование, в груди что-то замирает, но Быстров сразу же возвращает меня к действительности:

— Иди на корму, а то нос заторбанивает [24] Заторбанивает — на языке крымских моряков означает посадку баркаса, когда нос слишком перегружен и низко сидит в воде. Это уменьшает скорость хода и затрудняет управление рулем. ).

Мы описываем широкую дугу по рейду. Слева остается маяк. Быстров правит в порт, туда, где стоит маленькая шхуна. Это не спроста… Матрос опускает парус и аккуратно подбирает мякоть. Баркас едва касается носом пристани. Какой-то паренек на берегу ловит брошенный ему конец. Наш баркас покачивается на волнах борт о борт с шхуной. На шхуне появляется фигура татарина. Он с любопытством смотрит на нас.

— Здравствуй, — говорит ему Быстров.

— Здравствуй.

— Откуда?

— Из Балаклавы.

— Давно?

— Утром пришли.

— С грузом?

— Есть немножко.

— Что?

— Арбузы, — и вдруг окрысился, — а тебе что?

— Так, ничего…

Я лежу на носу баркаса. Море плещется у бортов. Быстров закуривает свою крымскую дрянь «по особому заказу» и косится на шхуну. Ноздри его ходят, как у гончей собаки. Наш матрос спокойно сидит на банке и курит махорку. Я не выдерживаю и набиваю трубку душистым сухумским табаком. Синий дымок плывет по ветру к шхуне. На палубе шхуны вскоре появляется татарин и смотрит на меня.

— Куришь?

— Угу.

— Какой табак?

— Сухумский.

— Тц! Такой человек — и сухумский табак!

— А что?

— Английский надо курить.

Он глядит недоверчиво на Быстрова, и я читаю на его лице желание предложить мне контрабандный кепстен [25] Английский трубочный табак. ). Не зря Быстров прилип к шхуне. Однако, татарин не решается; форма Быстрова пугает его. Он исчезает в кубрике.

Быстров шепчет мне:

— Ах, и охота же внутрь слазить!

Я эту шхуну давно облюбовал, еще с утра вокруг нее верчусь.

Идут часы, и ветер становится сильнее. Заходящее солнце окрашивает горизонт в оранжевый цвет, словно зарево громадного пожара. Это верный предвестник бури. С утра барометр падал.

Легкий шквал прибил наш баркас к шхуне. Матрос хочет оттолкнуться, но Быстров движением руки останавливает его. Через минуту кто-то из шхуны опрокидывает на баркас ведро мусора… Матрос, на которого попала добрая половина мусора, ругается. Татарин перегибается через борт и спокойно говорит:

— Зачем так близко стоишь?

— Ирод! Чтоб ты здох, проклятый!.. Весь баркас загадил, — кричит матрос, выбрасывая за борт неожиданное угощение.

Потом опять идут томительные часы.

Мы стоим у берега. Матрос спит на дне баркаса, я недоумеваю, несколько раз порываюсь уходить, но Быстров всякий раз бросает мне:

— Погоди…

Небо стало темно-розовым.

Ветер гонит по морю барашки. Г холодало. Пахнет остро морскими водорослями, гнилыми крабами. Неподалеку от нас высится нос греческого купца, в недра которого день и ночь струей льется пшеница, привезенная из Украины. На носу видны цифры, по которым определяется степень посадки судна. Заметно темнеет. В городе вспыхнули огоньки. Море становится мрачным, от мола доносится сердитый шум. Там подымается волнение. Ветер, дувший с моря, гонит волну к Феодосии.

Наш баркас дернуло и веревка натянулась.

На шхуне потравили канат. Немного спустя с берега в шхуну спрыгнул худощавый, сухой татарин и что-то сказал своему спутнику. На шхуне возились. Вышел еще один татарин, сонный, заспанный. Он лениво плюнул за борт и поглядел на небо.

Солнце скрылось за горой, с востока надвинулись тучи и сразу стемнело. Ветер крепчал. Море сердито ухало за молом, гоня волну на гавань. Мы с кормы бросили якорь, натянули причал, и баркас, сдерживаемый с двух сторон, закачался, как гамак. В гавани волна становилась все больше и больше. Порывистый ветер сулил неспокойную, бурную ночь.

Я смутно видел громады греческих пароходов. Они стояли спокойно и величественно. Их не тревожила волна, кидавшая из стороны в сторону наш баркас.

На шхуне чувствовалось движение, она готовилась уйти в море. Ветер запел в вантах, и шхуну сильно ударило берег. Татары потравили канат — и она покорно отпрянула в сторону. В эту минуту наш якорный трос лопнул, баркас дернуло в сторону, я услышал сильный треск и невольно вскочил на ноги.