Александр Линевский - Всемирный следопыт, 1930 № 03

Чукчанка говорила совершенно спокойно и просто — без слез, без жалоб, без просьб. Смертельная борьба человека с природой — самая простая и обыденная вещь на полярном побережье Ледовитого моря.

Наши запасы провианта были на исходе, дичь еще не появлялась, а двадцать пять человечьих и собачьих желудков каравана лежали на моей ответственности. Я дал молодой чукчанке четверть кирпичика чаю, десяток сухарей, коробку спичек и обещал сообщить первым встречным чукчам о ее положении. Отдохнув в поварне, мы двинулись от Ичатки далее к востоку и, миновав еще две большие бухты, добрались к вечеру до мыса, носящего несколько названий: Столовый мыс, Обедающие Люди и Отдельный Камень.

Все эти названия очень удачны. Перед мысом действительно высится «отпрядыш» — отдельная скала, выступающая из моря. На самом мысу имеется много «кекуров» — гранитных столбов от 10 до 40 метров высотой и разной толщины. Одна группа кекуров чрезвычайно походит на стол, уставленный посудой. За столом сидят два человека, несколько человек подносят кушания. Надо подойти близко, чтобы убедиться, что это не гигантская скульптура, а произведение солнца, мороза и дождей.

Близ этого мыса, в яранге чукчи Райтыргина, мы сделали привал, промыслили несколько нерп и сытно накормили собак. Был конец мая, ветер задул с юга. Зная, что это означает тепло, которое могло отрезать возвращение к базе, мы торопливо двинулись в обратный путь, безостановочно срезая по прямой все бухты и не заходя на Ичатку.

В напряженной работе незаметно пролетело лето. Тщательно упакованы, обшиты кожей и отосланы через Нижне-Колымск на Средне-Колымскую почту две с половиной сотни ящиков зоологических, ботанических и иных коллекций. В один из последних дней сентября рано утром я разбирал в своей избушке только-что принесенную с охоты добычу — полтора десятка белых куропаток в более или менее полных зимних нарядах. Вдруг отворилась дверь и вошла оживленная, сияющая здоровым смуглым лицом молодая чукчанка. Когда она откинула меховой капор, я сразу узнал отшельницу Ичатки.

Я налил гостье чаю и угостил мучными лепешками, а она долго и весело что-то мне рассказывала. Зная по-чукотски одно лишь слово «мечинки» (хорошо), я довольно слабо поддерживал беседу, но это не стесняло девушку. Выпив несколько кружек чаю, она, наконец, обычным жестом чукчанок сунула руку в свое веще-хранилище, — складку шаровар между своей и оленьей кожей, — извлекла оттуда сырой олений язык и с любезнейшей улыбкой поднесла его мне. Я сразу понял, что это отдарок за нашу скудную помощь, оказанную весной на Ичатке, и попытался в свою очередь отдарить куском кирпичного чая. Чукчанка, однако, категорически, хотя и смеясь, отвергла всякую — плату и вскоре ушла. От других, видевших отшельницу Ичатки, я узнал, что она мне рассказывала. Девушка, оказывается, голодала еще два дня, подкрепляясь данными нами сухариками; лишь на третий день, когда ослабел и переменился ветер, ее брату удалось пой мать и привезти нерпу. Затем вскоре пошли и рыба и дичь.

Четверть века прошло с тех пор. Небывалая пурга стали и огня, крови и разорения обвеяла лицо старого мира потрясла его до корней — и чудесно неожиданно приблизила расцвет нового и лучшего будущего: новая жизнь всегда рождается в крови и в слезах. Но и до сих пор нередко вспоминаю я молодую чукчанку с буйным кустом густых черных косм на голове, недвижно застывшую в темном углу разрушенной поварни, среди снежного неистовства полярной мятели. День проходит за днем. Одна, голодная и застывающая от холода, без слез, полная достоинства, встречает девушка чужих неожиданных людей — и опять остается одна. Попался в сеть тюлень — и чукчанка весела и счастлива. Не попался бы во-время — и она так же упрямо, покойно и тихо застыла бы — навсегда в засыпанной снегом поварне. И думается мне, что это не тупое равнодушие, не бессмысленная неподвижность, а что-то совсем другое. Смелого, гордого, никогда никем не покоренного чукчу трудно обвинить в тупой неподвижности. Это — спокойная и уверенная сила, выдержка, взращенная тысячелетиями борьбы с суровой природой.

Вековой мертвящий гнет, лежавший на народах нашей страны, сброшен и не вернется никогда. Народы Севера призваны к новой, свободной, самостоятельной жизни. Плоды современной культуры становятся им доступными. Но и в новой жизни чукчи сохранят и в новые условия быта вольют ту непоколебимую мужественную выдержку природных охотников, которая так ярко воплотилась для меня в спокойном облике одинокой молодой женщины в развалившейся поварне Ичатки среди снежной пустыни Ледовитого побережья.