Виктор - Страшные Соломоновы острова

(Это как в хорошем кино. Ты воспринимаешь дублирование фильма только в самом начале. А потом тебе кажется, что голливудские актеры вполне непринужденно общаются на великом и могучем. И такое ощущение оставалось у нас вплоть до финала всей этой эпопеи).

А потом миляга Дитер сгонял к машине и притаранил в зал коробку с металлоискателем и еще какой-то тючок, а Димыч, распугивая немногочисленных посетителей, мгновенно собрал прибор и грозно требовал у официантов рулетку с намерением немедленно произвести беспристрастный воздушный тест... Потом мы все вместе безуспешно воевали с молнией чехла палатки...

Безудержно веселящаяся Хеля четко отследила момент, когда настала пора закругляться и предложила мущщинам выпить на посошок, за их выдающуюся коммуникабельность. На что Димыч, влюбленно погрозив ей пальцем, объявил:

– Коммуникабельность – продажная девка империализма!

Хеля, едва не упав со стула от хохота, звонко расцеловала поборника социалистических ценностей.

До старта оставалось меньше суток.

Глава 5. Тернистые тропы адаптации

Свобода!

Что мы знаем об этом пьянящем и завораживающем чувстве?

Что ощущает потерявший надежду, закуклившийся в бетонном мешке камеры-одиночки Алькатраса или Гуантанамо мрачный изгой-сиделец, обнаруживая себя вдруг за воротами постылой мачехи-тюрьмы?

Какой бурей эмоций клокочет она в очередном неказистом мужичке, который, услышав заветное «Суд постановляет!», не веря в счастье свершившегося, волею закона готовится выпорхнуть из тесного удушливого закутка ставшего постылым супружества?

А всем ли она так уж нужна, странно леденящая и бодрящая одновременно, часто вместе с нежданным сумбуром мыслей в голове, усугубленная громоздящимися за спиной обломками прежней, устоявшейся жизни?

Это сладкое слово – свобода!

Минимум четверым странным обитателям вечернего города без нее уже просто невозможно было дышать...

Вот и завершилась неизбежная суета последних приготовлений. «Нива» была обихожена и залита нестовским бензином по самую пробку. Наша немчура, невзирая на легкую оторопь в глазах, была заботливо утрамбована на заднем сиденье. А четыре рюкзака багажа и дополнительный тюк с едой и прочим «общаком» были совместными усилиями заброшены в объемистую корзину, гордо венчающую крышу нашего неказистого с виду копомобиля.

Сирота-последыш почившего в бозе советского автопрома, короткобазная «Нива» была в свое время приобретена Димычем исключительно с целью максимального расширения радиуса доступности наших бесконечных поездок. На ней мой бессменный напарник, что называется, отвел душу.

Обварив и усилив все, что можно и нельзя, залюфтив подвеску и навешав на кузов кучу девайсов (начиная со шнорхеля и заканчивая увешанной фарами, как рождественская елка, корзиной на крыше), он оснастил под финал «свою ласточку» невообразимой 235-й резиной. Причем на облагораживание внешнего облика и салона было решено, что называется, «забить болт».

Впечатление на неподготовленного зрителя она, надо признаться, производила неизгладимое. Остолбеневший Дитер сумел только выдавить из себя: «Колоссаль», а Хеля, изображая всей спиной грустную покорность судьбе, просто молча полезла в салон. Оказавшись внутри, они окончательно потеряли дар речи.

– Ну? Как адаптация? Пошла, родимая?! – оглушающе возопил Димыч, усаживаясь на переднем правом сиденье и фиксируя в ногах пакет с не оставляющим сомнения позвякивающим содержимым.

– О, да! – слабым стоном донеслось сзади.

– Ну, супер! Щщас мы ее еще стимульнем маленько, – обрадовал их новоявленный сомелье и посмотрел на меня. – Ну, че стоим? Ехай!

Пепелац жизнеутверждающе рыкнул и, проминая своими чудовищными лаптями многострадальный асфальт равнодушных улиц, ринулся к Мурманскому шоссе.

Приключения начинались...

Знаете, я, пожалуй – патриот. И мне нравится наша машинка.

Но я не мазохист. А пытаться разговаривать в тюнингованной таким образом «Ниве», продирающейся сквозь ночное шоссе со стрелкой спидометра, залипшей на цифре 100, может только человек с серьезными психическими отклонениями.

Или Димыч.

Как-то само собой после того как присутствующие чуть было не пооткусывали друг другу уши в тщетной попытке обменяться первыми впечатлениями, в салоне утихли наконец истеричные вопли, означающие непринужденную беседу, и наступила, если так можно выразиться, тишина.

Дождавшись, когда машина, поднырнув под кольцевой трассой, вырвалась на оперативный простор, наш сомелье, почувствовав себя Гагариным, рявкнул: