Абрахам Меррит - Мир приключений, 1929 № 05-06

Не кормя жеребца, Самид наложил на его холку вышитый войлочный потник, легкую накидку из серой адрясы и потом горбатое седло с выгнутой лукой и короткими стременами. А сверху положил волосяную подушку и затянул тройным ремнем. Привязав Тохтыра к подкове, вбитой в навес, Самид одел простой яркий керкинский халат и затянул голову красной чалмой. Снял со стены треххвостную нагайку — единственное оружие, которое разрешается употреблять на кобкаре, вышел и, легко перекинув тело, оказался в седле. «А Садатхон? Будет ли она? Садатхон, имя которой означает счастье, принесет ли она его Саииду?» Тохтыр недовольно топтался на месте, приседал на задние ноги и пугался качающихся тений от тутовых дерев. Осторожно, сдерживая коня, Самид выехал тропинкой на большую дорогу.

На кобкару ехало со всех окружающих кишлаков не мало народу, и пыльная дорога расцвела красными, желтыми, синими, полосатыми халатами, белыми чалмами, прыгающими, слепнущими от солнца жеребцами. Седобородые старцы ехали на ишаках посмотреть, как их сын или внук будет пытать счастья в той игре, в которой и они участвовали когда-то. Проезжали высокие арбы с закутанными фигурами женщин и мальчишкой верхом на лошади вместо возницы. Краешком дороги пробирались пешеходы.

Солнце прыгало бликами на лоснящихся крупах жеребцов, на лоске халатов, на смуглости лиц. Самид уже заметил не мало знакомых. Вон — одинокий арбакеш Усвали, подергивая свисающие усы, одной рукой сдерживает своего маленького киргизского жеребца. Рядом с ним едет хозяин чайханы в кишлаке, Мир-Сеид-Замбуил. Его седая борода выкрашена заново хною и оранжевым пятном торчит из-за зеленого халата. Узкие улички кишлака извиваются в тщетной попытке свободно пропустить всадников. Мимо Самида с гиком проносится совсем еще мальчишка в красной чалме, на вороном крупном, широкозадом жеребце. Самид его знает. Это — Джамад, младший сын Султан ходжи, — виновник сегодняшнего праздника.

Ему исполнилось 16 лет, сам «святой ишан Баба-Нияз» сказал, что он «жених», и отец выпускает его впервые на кобкару, выставляя призы.

Не один завистливый взгляд останавливается на гордо закинутой голове Тохтыра, на его тонких с крепкими бабками ногах, на подтянутом животе. У многих мелькает мысль: «Откуда у него такой жеребец? Не пошел ли этот парень по славным дедовским тропам в Афганские горы и не взял ли он там ножом или пулей этого доброго жеребца?»

— Чего плетешься, как ишак? — окрикнул его внезапно Усвали и подогнал своего жеребца. — Как думаешь? Один скакать?

— Да…

— А мы вместе. Нас пятеро. Все же расчета больше. Народу много, одному тяжело. Иди к нам! Потом, поровну разделим…

— Heт. Не хочу…

— Ишь какой гордый! И Мансур Асанбеков с нами, на что богач…

— …И он с ними… Жених? Жених… Справившись с собою, Самид спокойно ответил: — Нет, не уговаривай…

— Один поскачешь, ни зерна рису не возьмешь, а голову сломишь.

— Мой приз — Садатхон. А Садатхон я не делю…

Самид встал на стремена, подпихнул под себя халат и, опустившись в седло, отпустил повод. Впереди шарахнулся, осел с темной фигурой женщины на нем. Самид услыхал тихий окрик:

— Иери [7] Вперед, Самид! , Самид!..

Он узнал голос Садатхон. Разделить Садатхон? Скакать рядом с женихом, с богачем? Нет…

Взрывом пыли от прыжка закрылся жеребец. Ветром полетели назад обгоняемые. Самид крикнул:

— Иерии!..

— Иерии!.. откликнулись голоса, и за ним понеслось несколько джигитов.

Знакомая, сухая, вся изрытая копытами за прошлогодние кобкары долина сегодня показалась радостно играющему от быстрого бега сердцу — новой. И карнизы серых скал кругом, и синяя отраженным небом жила реки, и толпа разноцветная, переливающаяся, рассевшаяся по скалам, показалась невиданной и острой.

Под наскоро раскинутыми палатками продавался шашлык, плов, блины с бараниной. Всюду шныряли разносчики сладостей, продавцы чилимного дыма, изюма, фисташек. Толпа шумела, запасалась едою на время игры и взбиралась повыше на холмы. Бешеные кони разнесут в клочки всякого, попавшего под их натиск. На одном конце долины, на выступе полукругом расположились на ковре под карагачем, оценщики и судьи сегодняшней забавы. Они важно сидели, покусывая пучки душистой полыни, и поглядывали, как каждый из вновь прибывших, проезжая мимо них, старался выставить получше своего жеребца, дыбил его и с гиком пролетал мимо.