Эрнст Бутин - Золотой огонь Югры [Повесть]

— А вот сера, кедровая сера! — долетал ее чуть ли не счастливый голос. — Пожуешь и есть неохота! Налетай, покупай, ребятишек угошшай. Дешево, вкусно, сытно!

— Пышечки свежие, пышечки вкусные, — вторила свекрови Варвара, но голос ее, хоть и пронзительно-громкий, был неуверенный, ненапористый. — Одну пышечку съешь, вторую захочешь!

Егорушка молча толкался между продавцами-покупателями, глазел на всякую всячину, уважительно поглядывал на одежку-обувку, хоть на добротную, мало затасканную, хоть на старую, поношенную. Навяливать воду Егорушка больше не решался. Лишь изредка поднимал глаза на какого-нибудь не злого на вид мужика или бабу с добрым лицом, предлагая несмело купить кружечку, но от него отмахивались, даже не взглянув.

Шумит, кипит, бурлит, клокочет барахолка; висит над ней галдеж и гвалт, гам и гомон.

И вдруг издалека наплыл чистый и переливчатый, как клик журавля, звук-зов, накатил еле слышимый дробный рокот, плеснула пока еще плохо различимая, но бодрая, лихая песня… Все сильней рассыпался нарастающий рокот; все громче и решительней накатывали на затихающую в удивлении барахолку упругие волны песни:

Егорушка, расталкивая плечами, бодаясь, отпихиваясь локтями, вырвался из толкучки. И замер пораженный.

На барахолку надвигалась из глубины тополевого коридора тихой, сонной улицы неширокая, но плотная — плечом к плечу — колонна мальчишек, и весь люд, продающий и покупающий, праздно глазеющий и бесцельно шатающийся, медленно попятился, отступил, давая дорогу этой целеустремленной, твердо вышагивающей ребятне.

Переливался в голове колонны алый, как пламя, текучий флаг, который несла тоненькая, в туго перетянутой гимнастерке, в красной косынке девушка — «Люся!» — обрадовался Егорушка; слева от нее сосредоточенно бил в потертый барабан крепкий плечистый парнишка — пулеметной очередью рассыпался победный рокот; второй парнишка, рыжеголовый, справа от девушки, прильнув губами к сверкающей золотистой трубе, вскидывал ее, и тогда взмывали к небу торжествующие переливы. Покачиваясь, проплывали широкие фанерные и картонные полосы с надписями: «Смерть разрухе!», «Смена смене идет!», «Свободным людям — свободный труд!»

Егорушка, спрятавшись за какой-то толстой теткой, завистливо смотрел, как проходят мимо мальчишки, и чуть не закричал от радости, чуть не бросился к колонне— увидел в середине третьего ряда Антошку. Тот был серьезен, сосредоточен, смотрел прямо перед собой, старательно разевая рот в лад песне. Егорушка поискал глазами Еремея, который, конечно же, должен быть рядом с Антошкой: вытянул шею, приподнялся на цыпочки — Еремея не было.

Отбухали твердо шаги, начала опускаться, рассасываясь, слабая пыль, поднятая детдомовцами; рокот барабана стал затихать, донеслось ослабленное расстоянием:

И прямая прогалина, пробитая отрядом в мешанине толкучки, начала заполняться людьми, затягиваться — так затягивается ряской полоса чистой воды, оставшейся в болоте от сохатого, уверенно, без раздумий преодолевшего трясину.

Егорушка, прислушиваясь к звонко-радостному зову далекой трубы, медленно, как во сне, пошел на этот голос.

Выбрался на окраину базарной площади, увидел, как рассыпался шустрыми муравьями отряд в конце улицы, под уклоном; увидел светло-стальную ширь реки, пакгаузы и амбары пристани, черный утюжок «Советогора», приткнувшегося к серой полоске пристани, и, не отрывая глаз от мельтешащих фигурок детдомовцев, облепивших вросшую в белый песок рыжую баржу, направился к берегу, где сливалось в пятна, растекалось на отдельные струи и завихрения оживленное многолюдье, где маленькими факелами трепетали красные флаги, где пиликала залихватски гармоника, откуда наплывал смех, радостные крики, озорная и бойкая перекличка частушек.

Сзади послышалось лошадиное всфыркивание. Егорушка оглянулся.

Мимо не спеша прокатила коляска, на облучке которой сидел тот самый военный с темно-рыжей бородкой. Коляска спустилась по длинному пологому уклону, медленно проехала вдоль песчаной отмели, развернулась около баржи, на которой копошились детдомовцы, и остановилась…