Эрнст Бутин - Золотой огонь Югры [Повесть]

— Зачем воевали? — спросил опять Ефрем-ики.

— Во баран! — возмутился Кирюшка. — Говорят тебе, за Советы без коммунистов! — Он с ненавистью уставился на старика, опять было потянулся к нему, но Арчев вскинул руку, и Кирюшка откачнулся.

— Господин Серафимов прав, — Арчев пренебрежительно кивнул в его сторону. — Но вам, остякам, трудно понять это. Вас тайга да река кормит, а русский мужик от хлебушка зависит. — Голос Арчева был скучающий, слова он цедил вяло, неохотно. — Есть хлебушек, есть жизнь. Нет хлебушка — помирай. — Поднял кусок бурой, как земля, лепешки. — У вас вот, пожалуйста, мука имеется, хоть вы не пашете, не сеете! А у русского мужичка мучицы нету!

— Мы за муку пушнинку даем, — спокойно ответил Ефрем-ики. — Много даем. Хорошо даем.

— Верно, вы пушнинкой платите за муку. А куда она идет? Комиссаршам на шубки, а хлебушек — коммунистам на стол. Чтоб жирели. А крестьянин с голоду пухнет. Он даже мякины не видит. Все до последнего зернышка у него забирают!

— Продразверстка, мать ее в душу! — Степан скрипнул зубами.

— Коммуния, военная коммунизма, хе-хе, — Парамонов покрутил головой. — Все обчее, особливо воши. — Захватил губами цигарку и, сгорбившись, принялся старательно высекать кресалом огонь.

— Однако весной главный начальник Ленин велел: не надо больше разверстка. — Ефрем-ики насмешливо посмотрел на Арчева. — Мужику хлеб оставлять будут. Торговать можно. Зачем воевали?

— Брешет твой Ленин! — взъярился Парамонов. Пыхнул в лицо старика махорочным дымом. Стукнул с силой прикладом в пол. — Нашел кому верить — германскому шпиену!

— Ох, дед, дед, знать ты насквозь красный, — сокрушенно покачал головой Степан, и круглое лицо его стало сочувствующим. — Видать, надоело тебе по земле топать. — Лениво выдернул самокрутку изо рта Парамонова, затянулся, раздумчиво глядя на Ефрема-ики.

— Он же форменный агитпроп разводит, — простонал Кирюшка и с мольбой посмотрел на Арчева. — Дозвольте ответить, чтоб понял, а?

— Я вижу, ты много знаешь, старик, — удивленно протянул Арчев, и в глазах его появилось любопытство.

— Много знаю, — серьезно согласился Ефрем-ики. — Закон тайги, закон воды знаю. Злых, добрых шайтанов знаю — слушаются меня. Язык русики знаю, писать, читать по-вашему знаю — речных людей учу.

— Еремейка шибко хорошо читать-писать может, — широко заулыбался Демьян. — Сын мой, Еремейка, — пояснил он и горделиво постучал себя по груди. — Больно умный, больно все понимат. А я нет, я плохо понимаю.

— Где же ты всему обучился, старик? — снисходительно спросил Арчев.

— В остроге, поди. Где ж еще, — зло буркнул Кирюшка. — Там, у политических, башку-то себе и задурил, гонору набрался. Был верноподданный, стал сволочью.

— Да уж, после арестантских университетов благонамеренности не жди, — желчно подтвердил Арчев. — Ничего, Ефрем-ики свой грех искупит. Тогда эсдзку от власти помог уйти, сейчас нам поможет. Верно?

Старик, подумав, медленно кивнул.

— Вот и славно! Ты должен во всем помогать мне. Понял?

— Помогу, — согласился старик. — Закон тайги говорит: помоги тому, кто в беде. Ты в беде. Помогу… Тебе власть не нравится — твое дело. Мне власть нравится — мое дело. Только зачем на Казым хочешь? В реку Ас попадешь. А там везде большевик, везде власть. Поймают. Думаю, тебе на Надым надо. А потом по тундре в Обдорск.

Арчев достал из котомки потертую, сложенную во множество квадратов карту, развернул ее, решительно сдвинув посуду, объедки. Потом вынул из нагрудного кармана френча некогда белый, а теперь серый от грязи прямоугольник батиста, положил его на карту, разгладил ладонью.

— Ачи, лейла, мынг пусив! [4] — Отец, смотри, наша метка (наш знак). ( хант .) — Демьян засмеялся, уставился на тряпицу с вышитыми на ней извивами рек, плавными закруглениями болот.

Ефрем-ики нагнулся к лоскутку. Фыркнул.

— Спирька, знать, рисовал? — Поднял на Арчева глаза. — Знаю, зачем Сорни Най рисовал. Святые места метил. Это Урман Отца Кедров, где Им Вал Эви стояла, — показал на маленький рисунок. — Это эвыт Нум Торыма, — показал на другой рисунок. И выпрямился. — Зря метил Спирька, — пренебрежительно махнул рукой. — Много-много лет не живет тут Нум Торым. Старая метка, не годится.

Гости смолкли, оцепенели: Степан замер, не донеся до рта обслюнявленный окурок; Парамонов, вцепившись двумя руками в ствол винтовки, воззрился на начальника вопрошающими глазами; Кирюшка вытянул шею, гулко проглотил слюну, натянуто и недоверчиво заулыбался.