Эрнст Бутин - Золотой огонь Югры [Повесть]

— Как не буду, как не буду! — забеспокоился Парамонов…

Они, захмелевшие, сидели у костра, разведенного из сухих, жарко полыхающих щеп обласа, и голодно поглядывали на закопченный казан хозяев стойбища, в котором, исходя аппетитным паром, доваривалась уха из приготовленных Сатарами запасов рыбы, когда за дальним песком вверху по течению показалась медленно ползущая серединой реки лодка.

— Глянь, никак их благородие возвертаются? — Парамонов испуганно вскочил, прищурился подслеповато.

— Он самый… — Степан тоже поднялся, замедленно, нехотя. — Один, чегой-то. Выходит, прими господи душу раба твово Кирюшки?

Мужики понимающе переглянулись и направились к берегу: Степан вразвалку, косолапя; Парамонов, опередив его, мелкими, прыгающими шажками.

— С возвращеньицем, вашбродь! — крикнул он медовым голосом.

Арчев с трудом повернул голову и, устало, вразнобой, ворочая веслами, направил лодку к берегу.

Степан вошел по пояс в воду, схватил лодку за нос, дернул на себя, и, перехватывая борта, толкнул к берегу. Арчев обессиленно уронил руки меж колен, свесил к груди голову.

— Где… остячонок?.. Живой?.. — заглатывая слова, спросил с частыми всхрипами. — Вы… не покалечили… его?

— Дык чего ему исделается? Живой стервец, — отводя глаза в сторону и делая постное лицо, смущенно начал тянуть Парамонов.

— Сбег шаманенок! — решительно оборвал Степан это несмелое бормотание.

— Что-о-о? — Арчев удивленно посмотрел на него снизу вверх. — Упустили? Не справились с ребенком? Какого-то сопливца не смогли удержать? — Ощерился, вскочил, но снова рухнул на скамью, схватившись за поясницу. — Пропади оно все пропадом: и весла эти, и спина, и вы, дурачье безмозглое! — Ударил в отчаянии кулаком по борту. — Живо за весла!

— Дык, эт самое, вашбродь… Ушица тама преет, — неуверенно повел рукой в сторону костерка Парамонов. — Можа, похлебаем сперва?

Арчев уставился на него бешеными глазами, но не проронил ни слова.

— Слушаюсь! — Парамонов резво прижал руки к бедрам, вскинул бороду, вытянулся в струну. И тут же кинулся к лодке, где уже сидел Степан, проворно вскочил в нее, схватился за весло.

— И это былая гордость сотни Иисуса-воителя?.. Гроза коммунии?.. — желчно, сквозь зубы процедил Арчев, развязывая мешок. Достал фляжку, отвинтил крышечку, плеснул на ладонь водки. Морщась, зажал фляжку коленями, брезгливо потер руки. — Вы не мальчишку, вы свое безбедное будущее упустили!

— Поймаем, шаманенка, вашбродь, не сумлевайтесь, — бодро пообещал осмелевший Парамонов.

— Я тому змеенышу сам башку сверну, — откидываясь назад и сильно загребая, заявил Степан.

Арчев, поднесший фляжку к губам, поперхнулся.

— Тупицы! — выкрикнул, откашлявшись. — Мальчишка нам только живой нужен… Если кто из вас хоть пальцем тронет его, пристрелю, как Серафимова.

Мужики, загребавшие умело, сильно, без плеска, отчего лодка ускоряла плавными рывками ход, сделали сбой.

— Я так понимаю: он, шайтаненок, то исть, в тое стойбище заглянет, — подчеркнуто скорбно вздохнул Парамонов. Покосился, выжидательно улыбаясь, на Арчева. — А тама Иван…

— Иван ухлопает мальца, — закончил Степан. — Вы же, вашбродь, сами приказали не оставлять свидетелей. Откуль Ивану знать, что остячонок вам нужон. Как пить дать, изничтожит малого!

— Дьявольщина, все может сорваться! — Арчев заерзал. И уже не приказал — попросил умоляюще: — Гребите, гребите, братцы…

Только-только долбленая лодчонка скользнула на травянистый берег, как Антошка с трехлинейкой, а следом и Еремей с карабином метнулись через борт. Привычно, на ходу, вдернули обласок подальше на сушу и, пригнувшись, бросились к стойбищу, огибая, чтобы не шуршать, заросли малины.

На взгорке, где кустарник поредел, осторожно выпрямились и облегченно переглянулись — стойбище казалось нетронутым: двери лабаза на низеньких толстых стойках, избушки тулых хот и сарая кул хот, в котором зимой хранят рыбу, были закрыты; мирно лежал на берегу не успевший еще потемнеть от времени облас Сардаковых. Только непривычно пусто и тихо — ни людей, ни собак, ни оленей.

Антошка неуверенно вышел из кустов, окликнул:

— Ачи! Котты вусын? [7] — Отец! Где ты? ( хант .) — и замер, прислушиваясь.

Дверь избушки тихонько приоткрылась — смутно мелькнуло в темной щели чье-то лицо — и широко, единым махом распахнулась. Через порог вышагнул толстый, с жирным бабьим лицом, коротко остриженный мужик в гимнастерке без ремня. В правой руке он держал нож, в левой — необглоданную кость.