Петр Гнедич - Мир приключений, 1927 № 08

— Испугался старый дьявол! — мелькнуло в голове Ивана Захарыча. Он набрался духу:

— Сказывают, бытто… в башне рубли чеканят!.. — почти вскрикнул Иван Захарыч и вдруг чуть не умер от страху. Остолбенел…

Нелидов быстро встал.

— Кто сказывает? — крикнул он. — Говори! Укажи, кто? Баба Терентьиха? Жена твоя? Ворона на хвосте принесла?.. Эко что выдумал! Ну, кто тебе сказывал? Ну!

— Ребята сказывали… — запинаясь, лепетал растерявшийся Иван Захарыч.

— Вобче… молва такая идет… Врут, конешно… А все нехорошо, коли кто ревизору сболтнет.

Иван Захарыч уже нащупывал под ногами почву.

— Мало ли что люди плетут, — сказал Нелидов, пытаясь равнодушием тона скрыть тревогу.

— Верно, батюшка Никита Петрович! Верно, — затараторил Иван Захарыч. — Плетут!.. Ой, как плетут!.. А сплетут и обесславят… честного человека под кнут подводят… Есть такие ехидны, прости, господи!.. Был человек в почете… во славе… в богатстве… И вдруг по пустошному слову злому… всего лишается! Ноздри, батюшка, вырвут… клейма, батюшка, поставят, да в Сибирь, в рудники… на цепочку, нашего же изделия… нелидовского!.. Хи… хи… хи!.. — ИванЗахарыч вдохновился и сам наслаждался.

Нелидов не смотрел на Ивана Захарыча. Он сидел неподвижно и только левая рука его, лежавшая на столе, барабанила и притом слишком громко. Наконец, он решил, что Иван Захарыч уже высказался достаточно ясно, и вдруг повернул к нему свое лицо.

Иван Захарыч даже поперхнулся от неожиданности и сразу замолчал. Лицо Нелидова было озарено улыбкой. И лукавство было в этой улыбке, и добродушие какое-то. Никогда Иван Захарыч не видал такой улыбки на лице своего сурового хозяина. Не верил своим глазам. Растерялся вовсе.

— Улыбается, чорт! — мелькнуло у него в голове. — С чего бы?

Нелидов встал, подошел к нему, положил обе руки на его плечи. Тяжело положил, словно хотел в землю Захарыча вовсе втиснуть… Но не втиснул, а заговорил совсем спокойно, даже весело.

— Ну, и шутник же ты, Захарыч!.. Разбогатею — шутом тебя в дом возьму! Пойдешь?

— Пойду, милостивец! Как не пойти? — отвечал Иван Захарыч, все еще чувствуя на плечах давящие Нелидовские руки.

— Одначе, — продолжал Нелидов, уже переходя в серьезный тон, — речь твоя мне не по нутру!.. Не хочу я, чтоб такие речи пустошные до г. ревизора дошли! Конешно, вздор это все… Одначе, грязь и к чистому липнет… Потом долго отмывать приходится! Припрячь-ка ты тех, у кого язык долгий, особливо тех, кто тебе все Это сказывал… Кто подешевле, — того припрячь. А кто подороже, — тому серебром глотку заткни! Уразумел?

— Уразумел! — ответил Иван Захарыч, насилу выговорив это слово от волнения.

Нелидов помолчал. Снял руки с плеч Ивана Захарыча и сказал раздельно, подчеркивая каждое слово:

— Нутка, смекни… сколько тебе на этот расход потребуется?

— Цел…ко…вых… сотню, — задыхаясь сказал Иван Захарыч. У него спирало дух.

— Сотню? — протянул Нелидов, — что больно дешево?… Накинь еще… Вернее будет… Крепче…

— Ну, если… твоя… милость… набрось еще… хоть четвертную…

— Полторы вечером получишь! — уронил Нелидов.

…Из хозяйской горницы Иван Захарыч летел, не чуя под собою ног. И крестился, и задыхался, и шептал: «Слава те господи! Слава тебе!.. Мать пресвятая богородица!.. Милостивец Никола!.. Попался в капкан старый волк! Теперь я его сгною!.. Сам на его место сяду!.. Ей-богу сяду! Все расскажу ревизору! Видит бог и святая троица».

С ГОР спускался тихий вечер. Вершины еще горели в лучах заходящего солнца, а долина уже окуталась мягкой серой мглою. Сплошной шум дневной суеты утих, сменился одиночными, разрозненными звуками. Кто-то крикнул, — и крик отозвался в горах. Залаяла собака… С другого конца городка ей в ответ затявкала другая. И опять все смолкло. Одна Гремучка неумолчно рокотала свою песню.

…В монетной мастерской замолкли пьяные крики. Таинственные обитатели темной башни задремали в тяжелом, угарном забытьи…Грезили… Кто о темных тайнах суровой тайги… Кто о далеких равнинах России, где ходят волны по золотому морю спелой ржи, синеют васильки и в безоблачной выси неба звенят жаворонки.

…А в каземате, где сидел Федор, все еще визжала пила… Визжала хрипло… словно плакала… злости в ней не было… Иступилась! Федор освободил правую руку и смотрел на нее, гладил ее, свободную. Теперь пилил черный, пилил, матерно ругая тупую пилу, ругая Нелидова… Теперь Федор говорил ему:

— Пили, дядька, шибче, да мне кидай!