Роберт Говард - Моряк Дорган и нефритовая обезьяна

На секунду в зале воцарилась тишина, в это время все задиры и хвастуны в зале затихли, спешно считая свои деньги — эгоизм и невежество мужчин удивительны, — затем поднялся гигантский финн родом из американского гетто, которого я знал как Рыба-меч Коннолли, самый жестокий матрос, который когда-либо оказывался на борту работорговца.

— Я ставлю пятьдесят баксов на то, что ты лжец! — проревел он, размахивая пачкой зеленых.

— Ложи свои деньги и поднимайся! — взревел я, начав снимать свои шмотки. Я часто носил одежду для ринга под уличной, когда был в порту, чтобы всегда быть готовым выйти на ринг в любую секунду.

— Ложи свои, — прорычал он. — Я иду в раздевалку подыскать себе подходящую одежду. Когда я вернусь, мы оставим наши деньги Спагони.

Толпа к этому времени ликовала, зная наши репутации. Коннолли важно направился в комнатушку, которая служила раздевалкой, а я позвал Спагони подойти ко мне. Он потирал руки с ликованием, потому что это было взрывной удачей для него — это будет истеричный конец шоу для поклонников и ничего не будет стоить ему.

Так что я отвел его в угол и сказал:

— Спагони, я делаю тебе одолжение, проводя бой с Коннолли в твоем клубе. Теперь, Спагони, когда Рыба-меч придет сюда и даст тебе свои пятьдесят баксов, ты скажешь ему, что я уже поставил свои полсотни.

— Но ты ничего не поставил, — запротестовал он. — Ты хочешь, чтобы я солгал?

— Спагони, — сказал я, положив руку ему на плечи, и нежно улыбнулся ему в лицо, так что его волосы встали дыбом. — Я люблю тебя как брата. Ты и я всегда был приятелями. Я бы не стал просить тебя сделать что-то нечестное, и ты это знаешь. Поэтому, когда Коннолли вернется, ты скажешь ему, что получил мои пятьдесят баксов, если не хочешь провести остаток своей жизни в инвалидной коляске.

— Если ты выиграешь, никто не узнает, — пробормотал он, слегка содрогнувшись. — Но если ты проиграешь?

— Я проиграю? — фыркнул я. — Ты в своем уме? Во всяком случае, Коннолли точно ничего с тобой не сделает, и он не причинит тебе и половины того, что смогу причинить я, если ты попытаешься обмануть меня.

Наконец появился Коннолли, шагая сквозь толпу в сопровождении трех или четырех бандитов со своего корабля. Он молча поднялся на ринг и сунул пачку банкнот в руки Спагони.

— Это моя половина, — прогрохотал он. — Выкладывай свою, Дорган.

— О, Спагони уже получил все, что причиталось с меня, — заверил его я. — Не так ли, Спагги, старый приятель? — спросил я, осторожно помахивая своим огромным кулаком перед его побледневшим шнобелем.

— О, конечно, — согласился он. — Определенно!

— Тогда давайте начнем, — буркнул Коннолли, направившись в свой угол.

Я сел в своем углу, в котором стоял метис, что работал на Спагони, и Спагони поднял руки, призывая к тишине. Он добился этого, а также пустой пивной бутылки, прилетевшей ему в голову.

Он слегка пошатнулся, дурацки улыбнулся и начал:

— Господа и дамы, о, извините, дам нет здесь. В этом углу — Рыба-меч Коннолли с «Невозмутимого», 195 фунтов, в этом углу — моряк Дорган с «Питона», 190 фунтов. Вы их знаете…

— Да, мы знаем их! — раздались громкие вопли. — Садись, и пусть они начинают, пока мы не закусили тобой, ты, @t%/&*!

Спагони нырнул вниз, раздался звон гонга, и началось избиение.

Я и Рыба-меч были того же мнения. Мы стремительно выскочили из наших углов, каждый был полон решимости вырубить другого и закончить все с первого удара. В результате и от чрезмерного рвения, мы оба промахнулись и растянулись на полу под веселые вопли восторженной толпы.

Мы поднялись, наш нрав не усмирила эта авария, и Коннолли попытался вернуть свой звездный час правым хуком, который в прямом смысле слова заставил меня заглянуть себе за спину. Я отплатил тем, что всадил свою левую перчатку почти по запястье в его живот, и он изменил свой обычный цвет на замечательный зеленый. Я мог бы добить его, но остановился, чтобы спросить его саркастически, не заболел ли он морской болезнью, на что он, словно обезумевший, так сильно ударил меня прямо в рот, что заклинил мою верхнюю губу между двумя передними зубами и заставил меня рухнуть на пол.

Раздраженный этой неудачей, я вскочил и атаковал его с двух рук, и он встретил меня не охотно. Мы обменивались ударами в центре ринга, пока свет не потускнел, все вокруг не погрузилось в красный туман и ринг не закачался под нашими ногами, словно палуба корабля в сильный шквал. Ни один из нас не услышал гонга, и тогда наши секунданты попытались растащить нас друг от друга. В процессе этого один из молодчиков Коннолли нанес мне сильный удар в живот, и я тут же ответил ему грубой затрещиной под подбородок. Этот удар отбросил его через канаты, и он рухнул среди первых сидений в зале, где задремал и мирно проспал весь бой.