Д. Коллинз - Мир приключений, 1925 № 01

Я обернулся и передо мною в последний раз промелькнул тот мир, в котором только-что мне пришлось быть таким неожиданным гостем. Представьте мое изумление: — моему взору представилось все в наклонном положении, точно за то время, что я там провел, та плоскость и эта перестали совпадать. Повезло же мне: — останься я там еще немного, я провалился-бы сквозь трещину во вселенной, чтобы очутиться — нигде…

А теперь позвольте послать вашего мальчика к моему приказчику. Он очень милый парень, но подумает чорт знает что обо мне, если я покажусь ему в таком виде. Если-бы я мог получить другой костюм и шляпу…

Искатель приключений в исчезнувших мирах с отвращением сбросил с себя волчью шкуру, с нежностью посмотрел на дубину, на которой я только теперь заметил зловещее темное пятно, и смущенно обернулся ко мне.

— Генри — олицетворение скромности и будет держать язык за зубами, — сказал я, многозначительно взглянув на Генри.

— Дайте ему записку к вашим домашним и он принесет вам другой костюм. А пока побудьте здесь.

— Прекрасно, — воскликнул он с облегчением и потянулся за бумагой и пером…

Вот вам голая, неприкрашенная история приключений Фипкинса в далеком прошлом. Я не пытаюсь объяснить ее, я даже не прошу вас поверить ей. В его собственной попытке найти объяснение путем аналогии с пулей, очевидно, кроется какая-то ошибка, хоть мне и не добраться до нее. Откровенно говоря, у меня кружится голова при мысли о плоскостях с четвертым и пятым измерениями, лежащих рядом с нашим миром, не соприкасаясь с ним. Иногда все это кажется мне абсолютным вздором, но временами вещественные доказательства в виде дубины и грубо выделанной волчьей шкуры, наряду с моим собственным мимолетным видением иного мира, убеждают меня в том, что есть много такого на свете, чего мы не можем еще постигнуть.

Право-же, Фипкинс умнее. Когда все его невероятные усилия разрешить проблему оказались тщетными, он махнул на все рукою и упоминает об инциденте только как о сновидении.

Пусть будет так!

Восточная сказка В. Розеншильд-Паулина

Окончив свой обычный доклад, великий визирь Мустафа спросил хана: на какой день он повелит назначить казнь Ахмета.

Предлагая этот вопрос, Мустафа заранее радовался при мысли, что, наконец-то, скоро избавится от своего заклятого врага.

Ахмет был беден и незнатного происхождения, но, благодаря своей смелости и прямоте характера, постоянно разоблачал Мустафу в его мошеннических проделках, за что и был любим народом, и Мустафа опасался, что эти разоблачения могут дойти до хана, которого до сих пор ему удавалось обманывать. Оттого-то он так и возненавидел Ахмета и решился погубить его.

Наконец, при помощи подкупленных лжесвидетелей ему удалось очернить своего врага в глазах хана настолько, что казнь Ахмета казалась неизбежной. Но не даром Абдурахман-хан слыл не только за мудрого, но и за справедливого правителя, и поэтому ответ его был совсем не тот, которого ожидал Мустафа.

— Я долго думал о деле Ахмета, — сказал хан, — улики против него очень серьезны, но твердой уверенности в его вине у меня нет. Поэтому, обдумав это дело, я решил предоставить его на волю Аллаха. Слушай теперь, что я тебе прикажу. Видишь вот эту урну? Завтра, в моем присутствии, ты положишь в нее два свернутых билетика. На одном будет написано: «смерть», на другом — «жизнь».

Затем ты прикажешь привести сюда Ахмета, покроешь урну черным платком, и пусть он вытащит один из этих свернутых билетиков.

На следующий день ты сделаешь то же самое и на третий день то же.

Если он вытащит все три раза, или хотя бы только два раза бумажку с надписью «жизнь», — он будет свободен. Но, если, наоборот, все три, или даже два раза ему попадется «смерть», придется его казнить. Такова значит воля Аллаха!

— О, славный повелитель, — сказал Мустафа, — мудрость твоя светит ярче, чем солнце, а сердце твое чище горного потока, но превыше всего твое милосердие. По бесконечной доброте твоей ты рад был бы изливать свои милости не только, на правых, но и на виновных. Но дозволь мне. несчастному, пресмыкающемуся червяку, сказать, что Ахмет — опасный злодей, и не будет ли благоразумнее, вместо того, чтобы предоставлять дело случаю, прямо казнить его!