Джеймс Кервуд - Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца

Скорчившись глубоко в своем кресле, откинув голову назад так, что страшно искривленное лицо его было обращено к Кенту, сидел Кедсти. Мгновенно Кент все понял. Так выглядеть мог только мертвец.

С тревожным возгласом Кент вошел в комнату. Маретт даже не вздрогнула, но ответный возглас вырвался из ее груди, когда она оторвала взгляд от Кедсти и подняла глаза на Кента. Тому показалось, будто он видит перед собой не одного, а двух мертвецов. Маретт Рэдиссон, живая и дышащая, была белее Кедсти, чье лицо покрывала восковая бледность. Девушка молчала. Она не произнесла ни звука после непроизвольного ответного возгласа, когда Кент вошел в комнату. Она просто смотрела на него, словно ничего не видя и не понимая. Кент окликнул ее по имени, но не получил ответа; он видел перед собой лишь ее огромные широко раскрытые глаза с таившимися в них болью и отчаянием. Девушка, точно завороженная, опять опустила взгляд на Кедсти.

Все инстинкты сыщика проснулись в душе Кента, когда он в свою очередь обернулся и взглянул на инспектора полиции. Руки Кедсти безжизненно свисали по обе стороны кресла. На полу под правой рукой лежал его автоматический пистолет. Голова его была так далеко запрокинута за спинку кресла, что казалось, будто у него сломана шея. На лбу, у самой границы коротко остриженных свинцово–серых волос, виднелась красноватая ссадина.

Кент подошел и наклонился над трупом. Он слишком часто видел смерть, чтобы не распознать ее сейчас, но лицо, настолько искаженное и искривленное смертельной гримасой, как у Кедсти, видеть ему приходилось впервые. Выпученные глаза инспектора были широко раскрыты и остекленело глядели мертвым взором в никуда. Челюсть его отвисла. Его шея…

И тут кровь буквально застыла в жилах у Кента. Кедсти чем–то сильно ударили по голове, но не это явилось причиной смерти. После удара он был удушен. И задушили его длинной прядью женских волос!

В течение секунд, последовавших за этим открытием, Кент не в состоянии был двинуться с места, даже ценою жизни. Потому что все было ясно, все улики были на месте — на шее Кедсти и на его груди. Прядь волос была длинной, мягкой, черной и блестящей. Она дважды обвивалась вокруг шеи Кедсти и свободный конец свисал через его плечо, сверкая в свете лампы, как драгоценный мех черного соболя. Сравнение с бархатистой собольей шкуркой впервые возникло у Кента наверху, в комнате Маретт, когда девушка распустила перед ним свои черные волосы, собираясь их просушить. И теперь то же сравнение вернулось к нему опять. Он прикоснулся к пряди волос; он взял ее в руку; он осторожно снял ее с шеи инспектора, где она оставила в теле две глубокие борозды. Прядь повисла в его руке, развернувшись во всю длину. Кент медленно повернулся и взглянул в лицо Маретт Рэдиссон.

Никогда до сих пор глаза человеческого существа не глядели на него с такой болью, как смотрела она сейчас. Девушка молча протянула руку, и Кент послушно отдал ей черную зловещую прядь. Не произнеся ни слова, девушка повернулась, судорожно сжимая горло рукой, и вышла в дверь.

Вслед за тем Кент услышал, как она поднялась наверх, медленно и неуверенно ступая по лестнице.

Кент не шевелился. Все чувства его словно парализовало. Он физически не мог ощущать ничего, кроме невероятного потрясения и ужаса. Он неотрывно смотрел на серовато–белое искаженное лицо Кедсти, когда сверху до него донесся звук захлопнувшейся двери в комнату Маретт. С его губ сорвался непроизвольный крик отчаяния, которого он не расслышал, — он даже не сознавал, что издает какие–то звуки. Тело его потрясла внезапная дрожь. Не поверить было невозможно, ибо улики были бесспорны. Маретт ударила инспектора полиции сзади каким–то тупым предметом, когда тот дремал, сидя в своем кресле. Удар оглушил его. После этого…

Кент провел рукой по глазам, словно пытаясь прояснить затуманившийся взор. То, что он видел, не укладывалось в его сознании. Улики были невероятны. Будучи оскорбленной, подвергаясь смертельной опасности, защищая собственную честь или любовь, Маретт Рэдиссон могла бы совершить убийство. Но подкрасться к своей жертве сзади, исподтишка, — это было немыслимо! Тем не менее ничто не свидетельствовало о происходившей борьбе. Даже кольт, валявшийся на полу, не указывал на нее. Кент поднял пистолет. Он тщательно осмотрел его, и снова бессознательный возглас отчаяния сорвался с его губ, словно глухой стон. Потому что на рукоятке кольта виднелось пятнышко крови и несколько седых волос. Кедсти был оглушен рукоятью своего собственного пистолета!