Джеймс Кервуд - Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца

— Крошка моя дорогая, — вскричал он, пряча лицо в ее шелковистых кудрях. — Чего только ты не переносила — и боль, и холод, и голод — и никогда–то словечка не сказала, с самого мыса Фелертон! Сердечко мое золотое…

Мак–Табб слушал, как он нашептывал ей разные разности, а она крепко сжимала ручками его шею. Через минуту Билли отдал девочку.

— Больше не будет больно, — сказал он, проводя открытым кончиком ампулы по красной царапинке на ее руке. — Ты ведь не хочешь заболеть? а?.. Ну, а это сохранит тебя от болезни. Вот…

Он забинтовал ее ручку, завязал бинт и остальное отдал Мак–Таббу. Потом он опять взял Изабеллу на руки, расцеловал ее теплое личико и шелковистые кудри, закутал в мех и усадил в санки. Пока Рукки распутывал собак, он тихонько, как вор, отрезал ножом один золотистый локон. Изабелла весело засмеялась, увидев локон у него на пальце. Но прежде чем Мак–Табб обернулся, он уже был в кармане.

— Теперь я больше не увижу ее… скоро, — сказал он, стараясь скрыть дрожь в голосе. — То есть я… я не хочу не то, что видеть ее… а дотрагиваться до нее. Я буду иногда приходить, чтобы взглянуть на нее из–за деревьев. Вы ее вынесете из хижины, но не говорите ей, что я тут. Она не поймет, почему я не подхожу к ней.

Он следил за ними, пока они не скрылись в ночном сумраке, и, когда они исчезли, болезненный стон сорвался с его губ. Он знал, что маленькая Изабелла исчезла из его жизни навсегда. Он будет видеть ее только из–за опушки леса. Но он никогда не будет держать ее в своих объятиях, никогда ее нежные ручки не будут обвивать его шею, никогда ее шелковые локоны не коснутся его лица. А задолго до того, как страшная угроза оспы не будет больше окружать хижину и его самого, он уйдет. Потому что этого потребовала Изабелла — мать — и он сдержит свое обещание. Она никогда не будет знать, что происходило в дни ее беспамятства. Она никогда с ним больше не встретится. Он уже знал, как он исчезнет.

Когда явится помощь, он как–нибудь ночью незаметно ускользнет, и мерзлая пустыня поглотит его. Безо всякого участия его сознания в нем складывались планы на будущее. Он явится в форт Черчилл дать показания против Беки Смита. А потом он выйдет в отставку. Срок его обязательной службы кончается через месяц и он не останется на новый срок. «Его убил закон, а закон — это вы. Он убивает, убивает, убивает и никогда не может исправить, если сделает ошибку…» Эти слова, казалось, никогда не перестанут звучать под темным сводом неба, и с каждой минутой росла его ненависть к тому, частью чего он был долгие годы.

Обвиняющий голос Изабеллы слышался ему в завываниях ночного ветра среди верхушек елей, в безмолвии черного неба, низко нависшего над ним. Эти слова оставили в его душе огненный след.

— Он убивает… убивает… убивает… и никогда не исправляет, если сделает ошибку.

Губы его плотно сжимались, когда он смотрел на хижину. Он вспоминал не один случай, когда закон убивал и не мог исправить. Это составляло неизбежную часть охоты на людей. Но он никогда не думал об этом по отношению к Изабелле до тех пор, пока она сама в минуту бреда не нарисовала ему в обличающих словах его собственный портрет. То обстоятельство, что он дрался за Скотти Дина и вернул ему свободу, не оправдывало его в его собственных глазах.

Ведь именно из–за него и Пелетье Дин и Изабелла должны были бежать и искать убежища среди эскимосов. С мыса Фелертон они гнались за ним и охотились за ним, как за зверем. Он смотрел на себя теперь так, как должна была смотреть на него Изабелла — как на убийцу ее мужа. Он был рад, возвращаясь в хижину, что пришел сюда на второй или на третий день ее лихорадки. Ее здоровья он боялся теперь больше, чем ее болезни.

Он зажег маленькую лампочку в хижине и несколько мгновений прислушивался у внутренней двери. Изабелла была спокойна. Первый раз он мог внимательнее осмотреться в хижине. Круассэ и его жена оставили большой запас пищи. Он заметил оленьи окорока, висящие в сенях. Он вышел и принес несколько кусков мяса. Он не был голоден, но он положил мясо в котелок и поставил на печку, чтоб покормить Изабеллу.

Он начал подмечать в комнате признаки ее присутствия. На стене, на деревянном гвозде, он заметил ее шарф; под ним стояла пара ботинок. Он первый раз обратил внимание, что грубый стол был покрыт куском материи. Там были иголки и нитки, какая–то одежда, пара перчаток и красная лента, которую Изабелла завязывала на шее. Но больше всего его взгляд привлекали две пачки старых писем, перевязанные голубой ленточкой, и третья пачка, не связанная и разложенная по столу.