Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1962 №2

«А вы не способны найти его», — засмеялась Иезавель.

«Отойдите, молодой человек, — повернулся ко мне мосье Дюрок. — Я хочу спросить вас кое о чем, мадемуазель. Во имя справедливости…»

«Спрашивайте», — улыбнулась Иезавель.

«Если Клодина Тевенэ наследует предназначенное ей состояние, вы будете вознаграждены. Сверхвознаграждены! Вы же знаете Клодину, мадемуазель».

«Знаю».

«Но если новое завещание не будет найдено, наследство перейдет к вам. И Клодина умрет. Это можно предположить».

«Да, — сказала Иезавель, приложив руку к сердцу. — Вы сами, мосье Дюрок, можете удостоверить, что свеча всю ночь горела у постели мадам. Бедная женщина, которую я лелеяла и любила, раскаялась в своей неблагодарности ко мне. Она сожгла завещание в пламени свечи и развеяла пепел».

«Вы думаете?» — спросил Дюрок.

«Это можно предположить. Как вы говорите, — улыбнулась Иезавель. Тут она взглянула на меня. — Что касается вас, мосье Арман…»

Она подвинулась ближе. Я видел только ее широко раскрытые глаза. Она ничего не скрывала.

«Все в мире я бы отдала вам, — сказала она. — Не отдала бы только эту кукольную мордочку из Парижа».

«Послушайте, вы! — я был настолько возбужден, что схватил ее за плечи. — Вы не можете отдать мне Клодину. Она выходит замуж за другого».

«А вы думаете, что это имеет значение для меня? — спросила Иезавель, не отводя от меня своих зеленых глаз. — Пока вы ее все еще любите».

Что-то тихо звякнуло, как будто нож упал на пол.

Мы совсем забыли, что мы не одни, что в комнате находились еще двое, хотя они и не понимали по-французски. Мрачный доктор Гардинг теперь сидел в плюшевом кресле. Со скрещенными ногами, худыми, длинными, в узких брюках со штришками, он походил на паука. Цилиндр поблескивал на его голове. Ножик, однако, уронил не он, а полицейский: раньше он ковырял им в зубах, а сейчас пытался подрезать ногти.

Но оба что-то почувствовали и насторожились.

«О чем болтовня? — заорал полисмен. — Что вам пришло в голову?»

Как это ни абсурдно, но именно слово «голова» натолкнуло меня на мысль.

«Чепчик!» — закричал я по-английски.

«Какой чепчик?»

Чепчик мадам Тевенэ походил на колпак. Он был довольно велик, крепко завязан у подбородка, в нем легко можно было спрятать плотно сложенный документ — какой, вы догадываетесь. Полисмен, тупоголовый на первый взгляд, сообразил мгновенно. И как же я пожалел о сказанном! У него были добрые намерения, но ему не хватало вежливости.

Пока я успел обежать балдахин, полицейский, со свечой в одной руке, другой сорвал с головы больной злополучный чепчик. Он не нашел там завещания. Только жалкие клочья волос на облысевшей старческой голове.

Мадам Тевенэ когда-то была настоящей леди. И то, что произошло сейчас, должно быть, переполнило чашу ее унижений. Две слезы выкатились у нее из глаз и поползли по щекам. Она почти сидела сейчас на подушках. Но что-то уже порвалось в ней.

Ее глаза закрылись. Навсегда. А Иезавель смеялась.

Вот вам и конец моего рассказа. Потому я и убежал как безумный из этого дома. Завещание магически исчезло из комнаты. А может быть, тут была действительно магия? Во всяком случае, я здесь, перед вами, растрепанный, растерянный и пристыженный.

Как только я закончил свой рассказ мистеру Перли, мне показалось, что в салуне стало много спокойней. Слабый шум доносился из театра над нашими головами. Затем все стихло.

Мистер Перли сидел за пустым бокалом так, что я не мог видеть его лица.

— У вас доброе сердце, сэр, — заметил он почти с горечью, — и я буду рад помочь вам в этой пустяковой загадке.

— Пустяковой?

Его голос был хриплый, но разборчивый. Пальцы медленно вертели бокал.

— Разрешите два вопроса.

— Два? Хоть десять тысяч!.

— Больше двух не понадобится, — мистер Перли не подымал глаз. — Этот игрушечный заяц, о котором столько говорилось… Я бы хотел знать его точное положение на постели.

— Он лежал почти в ногах у больной. И посредине, если смотреть вдоль кровати.

— Так я и думал. Завещание было написано на трех листах пергамента. На обеих сторонах листа или только на одной?

— Я не рассказал вам, мистер Перли, простите. Но Дюрок сказал точно: только на одной стороне.

Мистер Перли поднял голову.

Хмель исказил его лицо, кровь прилила к нему, в глазах сверкало веселое буйство. Он был горд как сатана и полон презрения к чужому интеллекту, однако разговаривал он с достоинством и рассчитанной ясностью речи.