Элизабет Гилберт - Жизнь в лесу. Последний герой Америки

Как бы ему хотелось, чтобы те непоколебимые люди, что работали с его дедом в лагере «Секвойя» в 1930-е годы, волшебным образом очутились рядом с ним вместо этих капризных современных деток, у которых, видите ли, есть чувства и потребности). Его дед требовал от людей безупречного, идеального поведения и по большей части получал то, что хотел. Если до Шефа просто доходил слух, что его сотрудника видели в городе в выходной с сигаретой, по возвращении в лагерь этот сотрудник обнаруживал свои чемоданы уже собранными. Шеф никогда не задумывался о том, что он ранит чьи-то чувства или поступает несправедливо. У него была полная власть – и именно этого хотел Юстас. Плюс желание работать с такой же отдачей, как он сам. Одним словом, планка была высоковата.

Мне довелось поработать у Юстаса Конвея. Этой участи не избежал никто из приехавших на Черепаший остров. Как-то осенью я провела там неделю – помогала Юстасу строить хижину. Работали мы втроем: я, Юстас и тихий, спокойный юный ученик по имени Кристиан Калтрайдер. Мы строили хижину по двенадцать часов в день, и никаких перерывов на обед я не припоминаю. Трудились молча и последовательно. Работа с Юстасом похожа на марш воинского подразделения – это нечто непрерывное и монотонное. Ты перестаешь думать и подстраиваешься под общий шаг. Юстас – единственный, кому можно говорить во время работы, и он делает это лишь для того, чтобы давать указания. Он делает это властно, хотя все его приказы вежливы. Он оторвался от работы лишь однажды. Попросил меня сбегать к ящику с инструментами и принести ему тесло.

– Извини, – сказала я, – понятия не имею, что это.

Он описал, как выглядит тесло – плотницкий инструмент, напоминающий топор, но имеющий лезвие, перпендикулярное рукоятке. Сказал, что тесло используется для обработки дерева. Я нашла инструмент и вернулась, чтобы отдать его Юстасу; в этот момент он вдруг опустил молоток, выпрямился, вытер лоб и сказал:

– Кажется, у кого-то из классиков было что-то про тесло. Разве не Хемингуэй писал о звуке ударов тесла, доносившихся со двора, где кто-то делал гроб?

Я прихлопнула слепня на шее и сказала:

– Ты, наверное, имеешь в виду Фолкнера. В романе «На смертном одре» есть место, где описывается, как кто-то делает гроб во дворе.

– Точно, – кивнул Юстас. – Точно, это у Фолкнера. – И вернулся к работе.

А я так и застыла на месте с теслом в руках, округлив глаза. «Точно, это у Фолкнера. А теперь давай рубить дальше».

Юстас хотел закончить пол хижины к закату того же дня, поэтому работали мы быстро. Ему так хотелось завершить работу, что он перепиливал большие бревна бензопилой. И в какой-то момент цепь задела сучок, и шина отскочила прямо в лицо Юстасу. Он остановил ее левой рукой и поранил два пальца.

Он издал короткий звук, похожий на «ра!», и отдернул руку. Брызнула кровь. Мы с Кристианом замерли в молчании. Юстас тряхнул рукой, разбрызгав кровь повсюду, а затем продолжил пилить. Мы ждали, когда же он что-нибудь скажет или попытается остановить кровотечение, которое было довольно сильным, но он не прекращал работу. И мы тоже занялись делом. У Юстаса по-прежнему текла кровь, но он пилил и орудовал молотком; кровь текла, а он всё пилил.

К концу дня вся его рука, бревна, инструменты, обе моих руки и руки Кристиана были в его крови.

И я подумала: так вот чего он ждет от нас.

Мы работали до заката, а потом пошли в базовый лагерь. Я шла рядом с Юстасом; рука его повисла вдоль тела, с нее капала кровь. По пути нам встретилось цветущее растение, и Юстас, никогда не упускавший возможности чему-нибудь научить других, сказал:

– Вот интересная штука. Обычно на одной недотроге [52] Недотрога – однолетнее травянистое растение. не бывает желтых и оранжевых цветов. Ты знала, что из ее стебля делают мазь, которая помогает от чесотки при заражении ядовитым плющом?

– Очень интересно, – заметила я.

Юстас забинтовал раненую руку только после ужина. И за всё это время заговорил о случившемся лишь один раз.

– Хорошо, что пальцы не отхватил, – сказал он.

Позднее тем же вечером я спросила его, какая у него была самая серьезная рана, и он ответил, что никогда серьезно не калечился. Однажды, разделывая тушу оленя, он по неосторожности рассек большой палец до кости. Это был глубокий длинный порез, «мясо висело и всё такое», и нужно было наложить швы. Вот Юстас и наложил – с помощью иголки с ниткой, используя шов, который ему хорошо знаком (он же шьет одежду из оленьих шкур). Рана зажила просто замечательно.