Элизабет Гилберт - Жизнь в лесу. Последний герой Америки

Юстас разработал целую систему по отлову хитрых расписных черепах, которые обитали в прудах и озерах. Притаившись с удочкой на лесистом берегу, он закидывал в воду приманку – большой кусок жирного бекона – в паре футов от греющейся на солнце черепахи. Затем он медленно проводил приманку мимо черепахи, пока та не улавливала запах и не сползала в воду. Тогда Юстас осторожно подманивал ее к берегу, а потом выскакивал из кустов, прыгал в воду с сетью наготове и хватал черепаху, прежде чем та успевала в испуге нырнуть на дно.

Дома он сажал пойманную черепаху в один из фанерных ящиков: каждый такой ящик был изготовлен специально с учетом нужного для животного количества тени, воды и травы. У Юстаса жили замыкающиеся черепахи, иловые черепахи, коробчатые и расписные. Он кормил их раками, овощами и червями (последних разводил сам под бревнами, аккуратно разложенными в лесу за домом). Черепахи Юстаса были так довольны жизнью, что размножались в неволе. Еще у него на заднем дворе жили змеи и осиротевший детеныш лисицы по кличке Спутник. (Местный житель нашел животное и принес в музей, чтобы там о нем позаботились, – а мистер Стаут отдал его Юстасу.) Это была империя Юстаса, где царил полный порядок; именно такой ее увидел Рэнди Кейбл в тот день. Деревенскому парнишке вроде Рэнди всё это показалось раем. И мальчики стали друзьями.

«Сегодня впервые ходил к Рэнди Кейблу домой, – написал Юстас в своем дневнике вскоре после того, как показал Рэнди черепах. – Он показал мне свой лес и ручей. Видели следы ондатры, енота, птицы и кошки. Рэнди показал мне ондатровую нору в глинистом берегу ручья. Сделали птичий силок из длинной веревки и положили приманку – кусок хлеба. Дрозды всё ходили и ходили вокруг нее, но ни один не зашел внутрь петли. Еще мы наделали кольев для ямы-капкана. А я снял шкуру с кролика, чтобы сшить из нее телогрейку».

Так шли месяцы и годы. Юстас запомнился Рэнди странным и любопытным ребенком: он много знал и смотрел на окружающий мир с несвойственной большинству двенадцатилетних ребят восприимчивостью. Видел даже мельчайшие детали. Например, однажды он сказал Рэнди: «Любишь шоколад? Знаешь, как лучше всего его есть? Положи маленький кусочек под язык, и пусть там растает. Тогда вкус останется надолго, и ты научишься его ценить».

Юстас обожал Рэнди Кейбла и его отца, который вырос в горах и знал всё об охоте, рыбалке и съедобных дикорастущих травах, которые можно собрать на берегу реки. Юстас бегал к Рэнди при любой возможности. А вот Рэнди заходил к Конвеям намного реже. Там было не очень уютно. Мать Юстаса была милой женщиной, но вот мистера Конвея Рэнди побаивался. Особенно жутко было ужинать в доме Конвеев. Во время еды дети и мать почти всегда молчали. Мистер Конвей сидел во главе стола, мрачный и саркастичный; чтобы вывести его из себя, достаточно было пошевелиться. Казалось, всё его внимание было направлено на Юстаса. Стоило мальчику заговорить, как отец принимался его передразнивать. Если Юстас рассказывал что-нибудь о случившемся с ним за день, мистер Конвей насмехался над сыном, называл все его увлечения «глупыми детскими играми». Когда он спрашивал, как Юстас написал последнюю контрольную работу по математике, и получал ответ, который ему не нравился, – на мальчика обрушивался град оскорблений и насмешек.

– Ты идиот, – говорил Юстасу отец. – Никогда не встречал такого тупицу, как ты. И как у меня мог родиться такой придурок? Что мне прикажешь думать? Ты просто ни на что не годен и никогда ничему не научишься.

И мистер Конвей призывал других детей вместе с ним посмеяться над невиданной тупостью их никчемного старшего брата. И они с охотой соглашались – как те непопулярные дети с ортопедическими скобками на ногах из столовой, которые всегда были рады, что издеваются не над ними, а над кем-то другим.

Еще Рэнди Кейбл заметил, что отец Юстаса постоянно придирается ко всем насчет поведения за столом. Прежде ему никогда не приходилось бывать в «приличном» доме и сидеть за столом, где соблюдались столь строгие правила. Если Юстас ел слишком быстро или брал не ту вилку, отец готов был его буквально затоптать за «нелепые и примитивные» манеры. Поэтому Рэнди боялся даже взять вилку; у него дома его никогда не стали ругать бы за что-то подобное. С тех пор прошло тридцать лет, а Рэнди до сих пор не может понять, почему мистер Конвей был так зациклен на столовом этикете. «У нас за столом, – говорит он, – каждый занимался своим делом и помалкивал».