Ульяна Гринь - Заоблачная. Я, ведьма

— Бабушка, это очень тяжело — ухаживать за коматозником! — ласково ответил молодой мужской голос, такой же равнодушный и отстранённый, как и голоса санитарок. — А не станет вас, что с вашей внучкой случится?

Эй, эй, какая ещё внучка?! Я ничья внучка, у меня ни бабки, ни деда в жизни не было! Кому меня тут отдают? Сейчас купят бедную Ладу, типа ути-пути, любимая внученька безутешной бабушки, а потом на органы и покромсают! А чего? Вариант! Родственников никаких нет, вопросов никто задавать не станет, была Лада Яцкевич — и нету! Ну, Машка всхлипнет пару раз и забудет… Не надо меня отдавать никому! Хоть и в киселе, а я ещё жить хочу!

Уже знакомый голос парня, тот, что шептал на ухо утешительные слова, прервал мужчину:

— Не беспокойтесь, о Ладе есть, кому позаботиться! У неё большая семья, её родственники достаточно богаты, чтобы обеспечить отличный уход, так что оформляйте выписку под бабушкину ответственность.

— Ну, как знаете, — отозвался мужчина, вероятно, врач. — Ядвига эээ… Борисовна, пойдёмте в мой кабинет, пока вашу внучку подготовят!

Ух, мне стало неспокойно, очень неспокойно! Ядвига да ещё и Борисовна… Знать не знаю никого с таким диким именем! Но голос, голос ангела-хранителя, всё с тем же ласковым касанием, на этот раз моей щеки, утешил меня:

— Всё будет хорошо, верь мне. Всё скоро закончится!

Нет, это, конечно, просто замечательно, но хотелось бы деталей! Закончится — чем? Чудесным исцелением? Пиршеством на моём покромсанном теле? Я требую пояснений!

Конечно, никто ничего мне, овощу, не пояснил! Не поняли они, что я всё слышу, всё понимаю. Меня завертели во все стороны, растревожив густой кисель, начали дёргать за руки и ноги, сгибать и разгибать их, аж больно стало от этих манипуляций! А потом всё прекратилось в один момент, но моё плаванье так и не возобновилось. Словно вырвали тело из долгого сна, бросили в кофемолку и нажали на кнопочку, наблюдая равнодушно, как его трясёт во все стороны. Могла бы — стиснула бы зубы, чтобы выдержать эту муку. Но зубы не слушались. Лучше бы уж меня оставили в киселе! Там хоть не болело!

А потом тряска прекратилась. Всё вокруг изменилось. Было темно и светло одновременно, словно я смотрела на солнце сквозь закрытые веки. Запахло чем-то знакомым, свежим, приятным, и я долго мучилась, вспоминая, что же так пахнет. Прохлада коснулась моего тела, обнимая его, как тот серебристый туман в машине, а на груди словно развели костёр, горячей точкой в том месте, где обычно был мой амулет с руной. Кто-то был рядом, держал меня за руку, поглаживая пальцы, а старушечий голос шептал неразборчиво, словно молитву. И вдруг я услышала:

— Лада! Открой глаза!

Ага, прям! Вот так сразу! Кома вроде не лечится по последним сведеньям! Но голос, знакомый голос, убедительный и мягкий, настойчиво повторил:

— Открой глаза, ну, будь умницей!

Я послушно напрягла веки, и — о чудо! — они дрогнули, приоткрываясь, затрепетали, свет рванулся мне в глаза, и я зажмурилась с непривычки. Потом захлопала ресницами, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением. Неужели я снова буду жить? Неужели кошмар с киселём закончился?

Голос радостно приветствовал меня:

— Ну, Лада, с возвращением!

Первым, кого я увидела, нечётко и словно в тумане, был индеец с большим носом. Друг Алима. Как его там звали? Память отказалась выдавать информацию, словно в отместку за столько времени, проведенного в киселе. Кстати…

— Сколько? — выдавила я из глубины горла, и оно немедленно запульсировало болью. Да что ж такое?! Я же в коме была, а не под машинную иглу попала!

Индеец тут же положил прохладную ладонь на мой лоб, и это успокоило меня. Всё будет хорошо, так он сказал, и ему хотелось верить. Но вопросы остались, и я лишь молча глянула на него. Так глянула, видно, что он заторопился объяснить:

— Ты провела три месяца в больнице, в коме, подключённая к аппарату, который дышал за тебя. Я вынул трубку, теперь немного поболит и перестанет.

Три месяца? Три месяца жизни псу под хвост! Нет, Машку с её предложениями повеселиться и развеяться надо просто убить! От бессильной злости и от досады на всех и вся я захрипела, не в силах выговорить ни слова. Но парень снова накрыл ладонью мой пылающий жаром лоб. Странная у него была рука — тёплая, шершавая и вместе с тем словно окружённая прохладой. В общем, приятная. Он наклонился надо мной и продолжил:

— Помнишь меня?

Я кивнула.

— Как меня зовут?