Авенир Крашенинников - В лабиринтах страны карст

— Рюкзак…

У стены лежал новенький зеленый рюкзак… Платон рванул его, но что-то мешало. Расстегнутая лямка мешка была придавлена недавно обвалившимся большим камнем. За ним виднелась узкая щель.

— Без лопат и лома туда не протиснуться, — сказал Платон. — Да и трогать опасно, обрушение может быть…

Белугин, расстегнув туго набитый рюкзак, перебирал содержимое. Значит, ребята сложили все продукты в этот рюкзак, а снаряжение — в другой. Теперь им грозит голод. Что же делать? С тревогой и надеждой он взглянул на Платона.

Лицо Платона посуровело. Тяжелые складки, подчеркнутые светом фонарика, наползли на лоб.

— Иван Егорыч, — осторожно заговорил он и положил на его плечо тяжелую ладонь. — Ты не тревожься зря. Ребята наверняка живы. Они там — в нижних этажах. Выходы оттуда есть. Один я знаю. Далеконько отсюда. И густая там чащоба… Как бы ребята того… Без хлеба, главное… Надо же было приключиться оказии. Ну, ничего. Давай, Иван Егорыч, забирай рюкзачок этот и поспешим на Колву. Будем прочесывать берег. Найдем ребят, не вешай головы.

Солнце уже было близко к закату, когда они вышли из пещеры и быстрыми шагами направились к Колве.

— Витька выберется. Он должен выбраться, — говорил Белугин. — Может быть, он взял с собой компас?

Отвязав плоскодонку, Белугин и Платон поплыли вверх по течению. Если сегодня они успеют подняться до темноты километра на два по Колве и ничего не обнаружат, то на рассвете можно будет снова начать поиски.

Студеная светлая вода с тихим журчанием струилась у борта. Берег, поросший лесом, медленно уходил назад. Зорким глазом всматривались в каждую береговую вмятину, трещину. Заметив что-то, напоминавшее вход в пещеру, выходили на берег, разглядывали и снова садились в лодку.

Белугин греб яростно, но ритмично, не спуская глаз с берега. Густые заросли сползали к самой воде. Между ними иногда поблескивала лысина камня, белослойный бок скалы. В этих местах Колва беспокойно завивалась барашками.

Белугин, как и Платон, немало километров исходил по тайге и в душное пекло лета, и в промозглую осень. Ноги привычные. Но иное дело руки. Однообразные движения изматывают их быстрее. Белугин устал, и только упорство не давало ему сознаться в этом.

Река темнела, подергивалась дымкой. Солнце багровым шаром закатывалось за гребень леса.

— Однако, кажется, впадина, — заметил Платон, указывая на берег.

Причалили, завязали цепь. Но впадины не было. Густые заросли отвоевали у тайги и скал узкую полоску. А дальше, прижимаясь стволами, карабкалась на крутизну темно-синяя пахучая хвоя.

Белугин бродил по берегу, углублялся в лес. Он даже вошел в пещеру горы Копны, возле камня Бойца. Эта пещера по слухам была когда-то связана с Дивьей. На всякий случай он внимательно оглядел стены и возвратился. Платон отводил глаза, будто чувствовал себя виноватым. Ни слова не говоря, он начал карабкаться на скалу. За ним последовал и Белугин. Сначала подъем был нетрудным. Но вот камни покатились из-под ног. Несколько раз они чуть не теряли равновесие. И только многолетняя практика помогла.

На вершине разгуливал ветер. Колвы уже не было видно. Только далеко-далеко алой полоской посвечивала заря, и небо ближе к ней все еще было зеленоватым. Где-то на дальнем повороте Колвы мерцала крохотная красноватая звездочка. Она то совсем меркла, то разгоралась сильней.

— Кто это может быть? — сказал Платон, вглядываясь. — Рыбаки?

— А если…

— Не будем гадать попусту, Иван Егорыч. А давай-ка здесь, на вершине, распалим костер. Пусть он как маяк всю ночь горит. Кто их знает, может, по какой-нибудь карстовой трубе они вылезут, а то и старый ход найдут.

В темноте наломали хворосту, натаскали тяжелых коряг, подложили сухой хвои. От нее повалил густой дым. Потом весело заплясало пламя, швыряя вверх золотые рои искр. За рекой уныло скрипел коростель. Белугин напряженно прислушивался к ночным голосам. Медленно тянулось время.

— Однако, спать надо, — заговорил Платон. — По очереди караулить станем.

Но Белугин все так же сидел у огня, обхватив руками колени.

Высоко в небе заливался жаворонок.

Песню его на все лады пересвистывали прибрежные ласточки, перековывали кузнечики, перезванивали ручьи. Неприметной дымкой пылили цветы и травы. Ели, разомлев от зноя, роняли по коре вытянутые капли желтой смолы.