Елена Соколова: Избранное. Проза. Стихи.

– Духи моих благословенных родителей, моих прародителей, всех родственников по крови, достопочтимых и прекрасных, строгих и великих, прошу снизойти ко мне, грешной… Услышьте меня, помогите советом, – Анна в трансе закатила глаза, обнажив голубоватые белки. Казалось, тело больше ей не принадлежало, оно расслаблено покачивалось в ритме слышимой только ею музыки.

Прошло минут семь-десять. Вдруг гадалка встрепенулась. Ошарашенно обвела комнату взглядом. Ещё минут пять помолчала, приходя в себя.

– Ну, не томи, – Мариетта нетерпеливо раздула ноздри, – говори, что привиделось!

– Даже страшно рассказывать, – Анна в замешательстве принялась разминать сигару, – такое увидела, не приведи господи! – И опять замолчала. Над верхней губой у прорицательницы выступил пот.

Мариетта заёрзала в плетеном кресле-качалке, выпрямила спину, приподнялась:

– Ну, говори, говори!

– В общем так. Мой покойный дедушка Хосе-Мартин пришёл ко мне и сказал, что соперницу надо убить. Да, убить. Причём, не просто убить, а чтоб она помучилась хорошенько. Ну, например, так, как мучаются утопленники… Иначе тебе Энрике никогда не вернуть, ведь она от него тяжёлая…

Наступила пауза. Подруги, выпучив глаза, смотрели друг на дружку, не зная, как расценить такое предсказание. Причём, было очевидно, что Анна недоумевает и боится не меньше Мариетты.

Цех по разделке рыбы находился прямо на берегу океана. Он представлял собой десяток простых столов и столько же грубо сколоченных лавок под большим деревянным навесом. Настилы (тоже деревянные) петляли между столами, позволяя рабочим двигаться быстро и не увязать в песке. По настилам можно было пройти также в заросли кустарника и лиан, которые начинались сразу за полосой пляжа. По нужде, например. А если попробуешь там ступить босой ногой на землю, – сразу в ступню вопьётся множество мелких, злых колючек. Потом хоть пинцетом вынимай!

Разделанную рыбу бросали в огромные тазы, внутренности – в корыта, возле которых постоянно паслись прибившиеся коты и собаки. Они совсем не враждовали между собой – всем хватало пищи. Груды соли, свежий ветер и океанская вода, в которой рыбу промывали, были превосходными антисептиками.

– Хэй, Энрике, говорят твоя от тебя забрюхатела. Ну и пузо у неё! Не иначе – там двойная икра! – Матиас, здоровенный самбо (помесь индейца и чёрной) ржал во весь рот – большой красный, с зияющей впереди среди белого чёрной дырой. Передние зубы ему выбили когда-то в драке за неуёмные шуточки. Вот и сейчас тоже он явно нарывался – не обращал внимания на угрюмость Энрике и всё цеплялся к нему с подколками.

– Еле-еле ходит бедняжка, и как это ты им всем подряд засаживаешь? Гляди, как бы твоя Маритта не сделала ей преждевременные роды. И тебе тоже!

Энрике сжал зубы. Молниеносно подскочил к самбо, схватил его за предплечье, замахнулся и чуть не вонзил ему свой огромный, весь в рыбьей крови нож в хохочущую пасть.

От неожиданности тот остолбенел на мгновенье, потом, как налим, вывернулся из руки противника (благо, тело было мокрое от пота) и уже в паре метрах от него, потирая предплечье, выкрикнул:

– Нервнобольной! Позаводил себе кучу баб, и ищет виноватого!

Очень вспыльчивые люди отходят совсем не так быстро – вопреки общеизвестной истине. Энрике со злости на маленькие кусочки расшматовал большого жирного тунца, потом с размаху засадил нож в крепкий, просоленный стол. Чертыхнулся, сплюнул и быстро пошёл берегом. Рабочие, усмехаясь, поглядывали ему вслед, не прекращая разделки.

– Проклятый самбо! И без него тошно, – в душе Энрике побаивался Мариетту, – а он ещё насмехается, подлец.

Энрике слыл любвеобильным. Как и большинство мужчин на острове, впрочем. Женщины тоже не связывали себя клятвами верности почём зря. Но – парадокс – на фоне общей свободы отношений обоюдная ревность процветала. И часто конфликты разрешались либо поножовщиной, либо другими видами мести, более изощрёнными.

Поясницу потягивало, внизу живота ныло. Люси догадывалась (хоть и была первородкой) что это были тревожные симптомы. Седьмой месяц – самый опасный, так говорит бабушка. Но Люси удалась крепкой, пышногрудой, с широкими плечами и тазом. Не очень высокой. Не то, что эта лошадь Мариетта. И что Энрике в ней нашёл? Интересно, догадывается ли она, что Энрике ей изменяет? И не просто изменяет – он любит её, Люси. В этом никто не мог сомневаться. Последнее время он только у неё и пропадает каждую ночь. Засыпая, подолгу гладит её большой, натянутый живот, целует его. Говорит, что мечтает о близнятах. Интересно, как он захочет их назвать? Ведь, наверняка, это будут мальчики. Так хочет Энрике.