Вера Мельникова: Однажды в Пушкарёвом

То, что именовалось торжественным словом «зала», действительно являлось огромным светлым помещением с шестью колоннами из розового мрамора: три – вдоль окон, три – по противоположной стене; стены были покрыты матерчатыми обоями в розово-золотых букетах; на потолке, помимо прекрасной лепнины, идеально сохранились нарисованные гирлянды тех же розовых букетиков, перевитых золотыми лентами; карнизы над окнами пустовали.

Набор мебели был загадочен: посреди залы стоял круглый стол с массивными точёными ножками из тёмного дерева, а на стене висел красивый овальный багет, который «поддерживали» снизу два резных кудрявых амура с пухлыми щёчками, а сверху его обвивала деревянная виноградная лоза – именно о такой раме мечтал Иван в антикварном магазине. Внутри багет пустовал совершенно.

Если бы не метровый слой пыли на паркетном полу и немногочисленной мебели, то можно было бы с уверенностью сказать, что последний бал был здесь буквально в прошлые выходные.

Из трёх узких окон среднее было одновременно и дверью на балкон. Она оказалась заперта на латунную щеколду.

Следующий сюрприз ждал молодого человека на балконе: балюстрада, конечно, от дождей и ветра изрядно потрескалась, но мраморные вазоны на полу выглядели безупречно, кроме того – в них была земля и с десяток совершено сухих почерневших стеблей каких-то цветов. Но главное – на балконе стояло плетённое кресло-качалка с витыми подлокотниками, которое не имело ни единого изъяна помимо рыжего кота, развалившегося в нём.

Иван даже не знал, чему стоило удивляться больше: креслу, коту, или этим сухим стебелькам. Стол и рама в зале были весьма допустимы, но вот кресло с котом и засохшие цветы на балконе, где сто лет никто не был – по словам дворника – это было совершенно противоестественно.

Ещё одной находкой стала очередная дверь без ручки в глубине залы, расположенная так, что от главного входа её совершенно не было видно: она пряталась за колонной и была обита теми же цветочными обоями, что и стены.

Иван мысленно перекрестился и поддел дверь кочергой…

Дверь открылась нехотя, обнажив малюсенькую комнатку без окон: стены были абсолютно пусты, паркет во многих местах отодран, с потолка свисал кусок серой тряпки, перевитый паутиной. Ваня дёрнул за него – материя рассыпалась в руках, оставив на пальцах золотую пыльцу. Кроме того, на потолке чернело одинокое пятно – вероятно, копоть от керосиновой лампы. Единственным предметом в комнатке была железная кровать с «шишечками» и завитками на спинке, походившими на старинные кованные ограды в парках. На железном каркасе покоился пружинный матрас, когда-то давно плотно обтянутый кожей и набитый до отказа конским волосом. Теперь же пружины, вырвавшись на свободу, начинали весело приплясывать от малейшего к ним прикосновения.

Иван машинально подковырнул концом кочерги несколько паркетин на полу.

Судя по всему, до него это делали уже не раз, но каждый раз забрасывали начатое: по углам комнатки паркет всё ещё сохранял некий узор из светлых и тёмных дощечек.

После очередного прикосновения универсального инструмента, из недр паркета на Ивана выкатился малюсенький тёмный пузырёк. Молодой человек вынес пыльную находку на свет, к раскрытой балконной двери.

Это был изящный синий флакончик в тусклом металлическом «подстаканнике»; вокруг стеклянного горлышка сохранился нарисованный цветочный венок. Флакон был плотно закрыт стеклянной пробкой в виде остроконечной спирали, напоминающей шпиль – праздничное ёлочное украшение.

Иван откупорил флакончик и автоматически поднёс его к носу…

Однажды, в далёком детстве, он встретил в булочной древнюю-древнюю даму, в ужасно старомодной шляпе с огромным выцветшим бантом под подбородком; он тогда подумал, что этой даме, наверное, никак не меньше ста лет; дама имела накрашенные губы, подведённые брови и омерзительный запах духов, которым было, видимо, столько же лет, сколько и их хозяйке…

Сейчас флакон в Ваниных руках издавал совершено такой же запах.

Ваня плотно вогнал крышку-спираль обратно, завернул находку в носовой платок и убрал в карман джинсов…

Тогда, в булочной, старуха явно заподозрила излишний интерес к своей персоне со стороны мальчика. Прищурившись, она приблизила свой морщинистый рот, густо намазанный морковной губной помадой, к детскому уху и проскрипела: «Шкловская моя фамилия, молодой человек! Шкловская! Прошу не путать…» Будучи впечатлительным ребёнком, Иван шарахнулся в сторону и разревелся от страха.