Александр Никонов - «Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине

Попили чаю. «Нет, не скажу», – решила Софья и пошла домой. Но лишь Софья перенесла ноги за порог, как сношенька побежала к атаманскому куреню.

Емельян ждал до вечера. Во дворе по свежему снегу раздались скрипучие шаги. «Софья», – мелькнула мысль у Емельяна. На всякий случай взглянул в маленькое оконце – казаки! Пятеро, при оружии. Пугачёв скрипнул зубами:

– Курва! Продала мужа. Ну, погоди, я до тебя доберусь.

Емельян быстро задвинул засов двери. Старшина услышал звук, подал голос:

– Не шали, Емельян, открывай, нас много

Емельян позыркал по углам – бежать некуда. Спросил:

– Чего вам надо, казаки?

– А то не знаешь, смутьян.

– Я домой приехал.

– Чего ж тогда в хуторе прячешься?

– В чём винят меня?

– А вот к атаману приведём, там узнаешь.

Емельян открыл дверь, вышел, попросил:

– Казаки, оружие не отымайте, не позорьте меня перед станичниками.

– А кто тебя знает, что у тебя в голове. – Старшина сжалился: – Ладно, иди. Да смотри, не стрекай, как заяц, а то вмиг порубим.

Атаман Трофим Фомин встретил Емельяна неласково:

– Сдай оружие, Емельян. – Пугачёв набычился, устремив грозный взгляд на атамана, но тот не смутился: – Сдай по-хорошему, а то силой отберём.

Пугачёв увидел, что двое казаков уже ухватились за рукояти шашек, и снял с себя оружие с укором:

– За что вините, братцы, за то, что у меня покупной на коня нет?

Атаман спросил:

– Где три месяца пропадал, Емельян?

– Скитался, промышлял, чем Бог подаст. Семью-то кормить надо.

– Не больно-то ты о семье заботишься, мы с кругу твоих домочадцев подкармливаем. Не жалко тебе их, Емеля?

– Жалка у пчёлки, атаман, – неуступчиво ответил Пугачёв. – Небось, жалованье-то мне не положите. В других местах, сказывают, казаки тоже бунтуют – начальство-то как делит: казакам череном, а себе лопатой.

– Вона ты как заговорил. – Атаман встал, приказал конвою: – Посадите-ка его в холодную, а утром отправим в Нижнюю Чирскую станицу. Пусть там с ним разбираются.

Пугачёв лишь скрипнул зубами от бессилия. В небольшом сарайчике, сбитом из толстых жердей, он зарылся в солому и заснул. Проснулся под вечер, посмотрел в щель: караульный казак сидел на крыльце избы и игрался с котёнком. Емельян жалобно крикнул:

– Сидор, принёс бы ты мне поест, а.

Казак принёс ломоть хлеба и кружку молока.

– На, ешь, Емельян.

– Спаси тебя Христос, – поблагодарил Пугачёв станичника, принимая еду.

– Только больше не проси, Емеля, у нас тут не трактир.

– Не знаешь, Сидор, долго мне здесь сидеть? Околею я.

– Завтра, должно, – ответил Сидор. – Слышал, атаман говорил.

Сидор закрыл двери, потрогал затворы, убедившись в их надёжности и крепости, ушёл в избу.

Наскоро поев, Емельян снова посмотрел в щель – никого. Достал из-за спины припрятанный кинжал и стал тыкать ими в жерди. Скоро нашёл угол, где жерди были совсем трухлявыми, разворошил их и сделал отверстие, чтобы пролезть в него. Заткнул его соломой и решил переждать. Он знал, что караульный перед ночью обязательно проверит засовы и обойдёт сарай. Так и есть, часа через два Сидор снова вышел из избы, прошёл вокруг сарайчика, проверил запоры, крикнул:

– Эй, Емельян, ты здесь?

– Да здесь, здесь, куда я денусь. Не мешай спать, Сидор.

– Ну, отоспишься ещё, ночи сейчас длинные.

Скоро шаги стихли, скрипнули петли двери, щёлкнула щеколда. Пора! Емельян вытащил соломенную затычку и попытался пролезть сквозь дыру. Маловата! Тогда он скинул с себя зипун, выбросил его наружу и только после этого вылез сам. Оделся, быстро огляделся из-за угла – никого. Свобода! Тишина, только где-то в дальнем конце станицы брехали собаки. Теперь куда? Только на хутор, там стоит его конь. А если коня нет, уйдёт вдоль Дона – и ищи-свищи ветра в поле.

Ветер посвистывал под камышовыми крышами, пока он крался по станице. Вот и хутор. Конь стоит, правда, уже рассёдланный – значит, Софья приходила. Емельян усмехнулся, подумал: «Может, и не она продала-то. Ладно, даст Бог, ещё свидимся».

Сначала Пугачёв скрывался у Терских казаков, в станице Дубовской, а затем страх угнал Емельяна аж в Польшу. Долго шатался по деревням, пока не поселился в слободе Ветке, где его приняли раскольники, которых он когда-то не выловил. Но всё равно тянуло домой. На Добрянском посту сказался выходцем из Польши и прибавил себе десять лет. Ему выдали паспорт и отправили восвояси.

На Великий пост, в конце февраля, в ночь, Пугачёв снова вернулся в Зимовейскую. На этот раз он был пеший. Осторожно постучался в окошко. Софья, всматриваясь в темень, спросила: