Олег Гончаров: Ночь Сварога. Княжич

Игорь злился. Давно послал он отрока за княгиней Древлянской, а ее все нет. А Асмуд смотрит хитро, словно смеется. От этого злость еще настырнее подступает.

А вокруг веселье пенится, не хуже меда пьяного. Дружина в раздрай пошла. Кто-то песни орет. Кто-то гогочет, аж заливается. Кто-то, забыв о шуме и гаме, ткнулся головой в бок поросенка жареного и храпит да во сне причмокивает.

На мгновение Игорю показалось, что и не люди это вовсе пируют. Навье семя 36 36 «Навье семя…» – по представлениям того времени, весь Мир делился на три составляющие: Явь, Навь и Правь. Явь – явная часть Мира, обитель Земли, Природы и Человека. Навь – сокрытая часть Мира, обитель Духов, Стихий и Пороков. Правь – тонкая граница между двумя частями Мира, обитель Порядка, Морали и Нравственности. Жить по Прави – значит жить, соблюдая моральные и нравственные законы того времени (сравните с Даосским Инь, Ян и Дао). наружу выперло. И будто не лица у людей, а морды звериные. Не руки, а лапы когтистые. Не говорят они, а рыкают страшно. А вместо яств на столе – люди мертвые. Вместо хмельного – кровь.

Оглянулся на Асмуда. А у того голова змеиная. Язык раздвоенный меж ядовитых зубов мелькает. И шипит он жутко:

– Полукровка никчемный… полукровка…

Оторопь взяла кагана Киевского. Глаза зажмурил. Головой тряхнул. Отпустило. Отхлынуло наваждение. Снова в Явь вернулся. Ух…

– Смотри, конунг, – смеется старый варяг, – вот и хозяйка пришла.

Беляна стояла посреди веселья, словно береза белая в дубовом лесу. Смотрела без опаски, но во взгляде ее, почудилось Игорю, было еще что-то. Что-то неуловимое. Он все пытался понять, что же скрывается за этим равнодушным взглядом. Вдруг понял. Брезгливость. И печаль. И неприятие. И понял каган, что так однажды уже смотрели на него.

Он почти не помнил своей матери. Она ушла к предкам, когда ему едва исполнилось четыре лета. Он знал, что не по своей воле стала она женой варяга Хререка. Силой взял ее Ладожский властитель. Приглянулась, и все. И Игорь ребенком нежеланным был. Нечаянным. Дичком рос. Как былинка на ветру.

Однажды напроказил он сильно. Как напроказил, теперь не упомнить. Но помнит каган Киевский, что мать не ругала его. Посмотрела только прямо в глаза сыну. И это в память врезалось. А теперь всплыло. Княгиня Беляна на него, словно мать, смотрела.

От этого взгляда ему стало душно. И одиноко. И захотелось домой. В Киев. Спрятаться от всех. Чтоб в покое оставили. Чтоб не тревожили понапрасну. Тоска защемила в сердце. Аж выть захотелось. Волком выть.

– Что ж ты, княгиня, гостей без присмотра оставила? – спросил Игорь.

– Разве вы в чем нужду терпите? – вопросом на вопрос ответила Беляна. – Или яств вам недостает? А может, вино ромейское тебе по вкусу не пришлось?

– Вино вкусное, тут и говорить нечего. Я такого под Царем-городом изрядно попробовал…

– Это когда ромеи твои ладьи пожгли? – она пожалела о сказанном, но слово не воробей…

– Нет, – Игорь и на этот раз сдержался. – Когда с кесарем мировую пили. Вино то в дань ромейскую вошло.

– Хитер кесарь Цареградский, – Беляна невольно улыбнулась. – Тебе вино в ругу дал, да сам же его и выпил.

Вспыхнул Игорь, точно солома сухая. Только солома быстро прогорает.

– Мне вина не жалко, – сказал, что отрезал.

– Мне, как видишь, тоже.

– Ты для нас, быть может, и другого не пожалеешь, – усмехнулся Игорь.

– Все, что было, на столы выставила, – насторожилась Беляна.

– Вижу. Только не больно весело на твоем пиру.

– Разве? – княгиня оглянулась на безудержно веселившихся дружинников.

– Почему только отроки нам прислуживают? Девок бы позвала. Пусть бы нам песен попели.

– Я бы с радостью, – голос княгини дрогнул. – Только разбежались девки. Если бы знали, что Ингварь с женихами в Древлянскую землю за невестами пришел, наверное, сейчас и пели, и плясали бы для вас. А то ведь слух пролетел, что не невесты тем женихам нужны, а приданое. Вот и разбежались.

– Тогда, может, сама нам споешь?

– А что? Петь я люблю, – сказала Беляна. – Но не пристало жене без мужа на пиру петь. Муж вот вернется, так мы вместе споем.

Беляна только сейчас заметила, как внимательно слушает их разговор Асмуд. Он подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Напрягся весь, губы сжал. А выцветшие стариковские глаза впились в княгиню, словно вгрызлись. Она не испугалась этого взгляда. Не потупилась. Смело ответила на него. И вдруг увидела, как в зрачках старого варяга вспыхнул огонь. Огонь ненависти. Он передернул плечами и отвернулся.