Тимофей Костин - Науфрагум. Дилогия

Дребезг стекла в оконном переплете вырвал меня из странного и не очень приятного сна. Поначалу там все было хорошо — я нашел дорогу среди сплетений подводного леса, и устремился к свету, среди переливающихся пузырьков. Впереди мелькал серебристый плавник ведущей меня проворной рыбки. Но потом… потом, дрожащий, струящийся сквозь толщу воды свет начали сдавливать с двух сторон громадные зубчатые клешни… или створки захлопывающейся раковины-тридакны? Я не успел понять.

— Баба!.. Баба Вадома! Отчини, это я, Ромика!.. — отчаянно звенел за окном детский голосок.

— А?.. Чтось? — в темноте брякнуло, чиркнуло, зажегся огонек керосинки. Хозяйка, протирая глаза и наспех повязывая платок, наклонилась к оконцу. — …Внуча, ты? Пошто же, середь ночи?..

— Беда, бабуня, беда! Лихие люди набежали… мамка велела… на хутор… А тятьку-то убили!..

— Убили?! Ой, да боже ж ты мой!..

Крик заставил проснуться и девушек, лежавших рядом со мной. Я не успел и глазом моргнуть, как стройная тень с грацией пантеры соскользнула с полатей, и замерла внизу у двери, угрожающе положив руку на эфес шпаги. Брунгильда была готова встретить любую опасность лицом к лицу.

Хозяйка сбросила засов и впустила беловолосую девочку лет десяти в одной холщовой рубашке, понизу мокрой от ночной росы и продранной на плече, словно когтистой лапой. Ткань усеивали страшные темные брызги. Захлебываясь прерывистыми рыданиями, девочка упала на пол — ноги уже не держали. Еще бы, ведь ребенку пришлось пробежать от деревни добрые полторы мили.

Брызжа слезами и судорожно, словно пойманная рыбка, дергаясь в руках бабушки, Весны и Грегорики, девочка выкрикивала:

— Набежали… сами с хвостами… на конях… свищут, визжат… колют всех и тятьку… тятьку прямо на пороге… он на их с топором…а они!..

Стукнула дверь, и из сеней донесся холодный голос Брунгильды:

— Горит.

Выскочив из избы, я увидел, как с северной стороны горизонта на подсвеченном красным небе прорисовались верхушки берез. Хотя до рассвета было еще далеко, над деревней вставало отчетливое зарево. Среди шелеста ветвей перекатилось едва слышное эхо: треснуло раз, другой — точно ломались сухие веточки, в такт торопливым ударам наших сердец.

— И не только пожар, но и стрельба, — выговорил я, прикусив прыгающие от волнения губы. — С-судя по всему, напала целая банда. В деревне человек пятьсот, это сколько же должно быть разбойников?

— Много, — лаконично ответила Брунгильда.

— Вот и здорово, что они нас вчера прогнали, — вмешалась Алиса, и в ее голосе звучало мстительное удовлетворение. — Пусть и из вредности, но получилось у них доброе дело. А то бы и нас в деревне застали. Давайте, скорее, заводим танк и бежать — а то ведь разбойники и досюда могут добраться…

— Ой, лишенько!.. Ой, беда! — донеслось из избы стонущее причитание, сопровождаемое ревом разбуженных малышей. — Доченька моя, доченька!..

Хозяйка, босая, с безумными глазами выскочила на крыльцо, схватила стоящие в углу вилы, споткнулась на ступеньках и упала на колени в грязь.

— Детки!.. — провыла она, протягивая руки в сторону зарева. — Детки же мои!..

Грегорика, тоже босиком, сбежала по ступенькам следом, остановилась над рыдающей крестьянкой. Тонкая, высокая, прямая. Лицо обращено навстречу растущему зареву, очертившему ее силуэт тонкой кровавой каймой.

— Вот черт… — слабым голосом выдавила Алиса. Умоляюще оглянулась на меня. — Слушайте, ну не будем же мы?.. Эти хамы на нас наплевали, выгнали, пожалели нам куска хлеба…

— А вот бабушка Вадома не пожалела, — заторможено возразил я, бесцельно шаря по карманам. — Так, куда же я задевал…

— Ну да, батрачить заставила! Что же теперь, за это голову подставлять? Нет, я все понимаю, сочувствую, детишек мне тоже жалко… эй, вы что, опять драться хотите? Мало нам тот клоп едва головы не пооткусывал?!.. Зачем? Кто они нам?! — теперь Алиса почти визжала, вцепившись в сюртук и тряся меня, как погремушку.

— …Погоди, — пробормотал я. — Да отцепись ты!..

Ее истерика странным образом помогла мне собраться с мыслями. Вырвав у Алисы лацканы сюртука, я быстро застегнул пуговицы и повернулся к Брунгильде. Ее взгляд был прям и остер, словно готовая к выпаду шпага. Чтобы ответить на него… чтобы ответить, нужна была смелость — вся, что у меня еще осталась. Это было ощущение, возникающее на перегибе ледяной горки: чуть перенесешь вес вперед, качнешься — и возврата уже не будет.

— Надо помочь, — сказал я, решившись.