Тимофей Костин - Науфрагум. Дилогия

В следующую секунду, обдав ветром, над нами по дуге, словно громадная коса, прошла хищно раскрытая клешня. Чудовище на всем ходу поравнялось с платформой, и с ходу, с разворота нанесло удар левой клешней. Нас спасло только то, что инерция не дала многотонному телу остановиться мгновенно, и пока его суставчатые ножки скребли когтями, бороздя бетон и пытаясь затормозить, изменить направление удара было трудно. А Грегорика, видя из-за моего плеча надвигающуюся опасность, не промедлила лишней секунды. Правда, раз уж она все видела, еще логичнее для нее было бы первой прыгнуть в люк или отскочить назад, за правое крыло, вместо того, чтобы помогать мне засовывать в люк инсургентку.

Теперь же мы оказались лежащими друг на друге, и мой нос с маху уткнулся ей в левую грудь. Боже мой, даже два купания, костровая гарь и заплесневелые подземелья не отбили тот самый, тонкий, сводящий с ума аромат полыни. Почему вместо сладкой роскоши роз, сандала или миндаля принцесса выбрала горьковатую, одинокую и печальную ноту, словно обещающую бесконечные странствия?

Время словно остановилось, и я лежал, без мыслей, без слов, без памяти — необычайно остро чувствуя в руках ее стройное тело, ее шелковистую прохладную кожу в вырезе на спине, ее длинные волосы, все еще струящиеся в воздухе мерцающей занавесью…

…Грохот клешни, скребущей зубьями по лобовой броне, все-таки заставил меня очнуться. Снова совершенно инстинктивно сильнее прижав принцессу, я перекувырнулся вправо, так что она оказалась на мне, а потом опять подо мной, а потом еще и еще раз, так что закружилась голова. Платформа резко качнулась от нового удара — теперь уже вертикального, сверху вниз, туда, где мы только что лежали — но нас с двух сторон уже прикрывали гусеницы, а моя спина почти упиралась в днище танка, под которое мы перекатились. Чудовище загромыхало клешей, пытаясь засунуть ее под танк, не сумело, и, яростно скрипя и громыхая панцирем, полезло на сцепку двух платформ перед носом танка.

— Назад!.. — выдохнул я и попытался встать на четвереньки, чтобы освободить прижатую Грегорику. Но тут же приложился затылком о какой-то торчащий из днища болт, зашипел от боли и снова плюхнулся на нее всем весом. Странно, она не издала ни звука протеста. Только смотрела в упор расширенными страхом зелеными глазами невероятного оттенка. А, я все же узнал — такой цвет приобретает полынь, схваченная первым заморозком…

— Не ушиблись, ваше высочество? — приличия ради, просто, чтобы нарушить неловкое молчание, поинтересовался я. И так было понятно, что ее спина превратилась в сплошной синяк, когда я всем весом приложил ее о платформу.

— Н-нет… то есть… ничего страшного.

— Это сейчас так кажется, — неловко выдавил я. — Однако, нас миновала чаша сия. Благодаря вам, принцесса, а то быть бы мне всадником без головы.

— Не благодарите… лучше в другой раз так не делайте.

— Что не делать? Не падать на вас с разбегу?

— Оскорблять, считая, что я должна пожертвовать чужой жизнью. Вы серьезно полагаете, что я должна была оставить вас с Софией снаружи и спасаться самой? Кроме того, ваш возмутительный тон…

Вот теперь она нахмурилась, и даже обвиняюще уперла мне в грудь тонкий палец. Если бы я не нависал над ней, напрягая руки, чтобы не придавить, и изо всех сил стараясь не вспоминать, как восхитительно упруга ее грудь под тонкой-тонкой тканью… наверное, воспитательный эффект был бы сильнее. Нет, стойте. Так нельзя. Так совершенно точно нельзя. Какое дело может быть мне, самому обычному студентишке с непрестижного механического факультета до того, какими духами пользуется правнучка Императора-спасителя, принцесса благороднейших кровей, существо неземное, непостижимое и недоступное для простых смертных. Пусть даже и наследница неправящей ныне династии.

— В-виноват, ваше высочество. Больше не повторится.

— Перестаньте. У кого вы успели научиться этим глупостям, господин Немирович?

— Э-э-э… не знаю. Забыл, вернее будет так сказать.

— Не виляйте и не пытайтесь показаться дурачком. Скажу прямо — я не желаю, чтобы кто-то, а еще больше — вы — взвешивали мою и чужие жизни. Моя — не ценнее ничьей другой. Ничуть не дороже жизни Софии, Алисы… или вашей. Вы не мой вассал и я не могу вам приказывать, поэтому прошу — оставьте это.

— Взвешено, отмерено, отрезано… — пробормотал я, глядя в сторону.

— Что? Вы все-таки ударились головой? А, вот же кровь!..

Тонкие, но сильные пальцы скользнули по моим щекам, зарылись в волосы… нет, это невыносимо.