Маргарита Коровина - Санта-Матрешкино, или Любовный роман по-русски

Но кое-что было непонятно. Не откладывая дела в долгий ящик, я решила все прояснить.

– Любочка, а разве теперь отцам нельзя показываться на глаза поклонникам дочери? Я не понимаю…

Любочка посмотрела на меня с недоумением, потом с изумлением, а потом, пряча глаза, чтобы я не заметила в них смех, стала пояснять:

– Папик – это не отец, а …ну как вам объяснить…ухажер, любовник. В общем, пожилой мужчина, который содержит девушку, платит за нее везде, покупает ей дорогие шмотки и все такое.

Боже, как я отстала от жизни! Похоже, в Любочкином отношении ко мне есть доля истины. Это был неприятный удар. Я всегда считала себя вполне современной дамой, может быть, немного излишне романтичной… Но должна же и во мне быть какая-то собака! Я даже встала и подошла к зеркалу. Морщин и седины пока не видно. (Не зря я трачу деньги на косметический салон.) Но ведь дело не в них, а в совершенном незнании современных реалий. И когда я успела настолько отстать от жизни! Так можно сесть в лужу в самый ответственный момент, а выглядеть идиоткой (тем более перед каким-нибудь молодым и привлекательным мужчиной) я не люблю. Пожалуй, стоит немного поучиться у Любочки.

Она тем временем уже навеселилась вволю над моей неосведомленностью и продолжила:

– Алексей Дмитриевич молодец, не растерялся, выхватил у придурка букет, заломил ему руку за спину и потащил в ванную. А Пашка…Нет вы представляете, этот поганец пытался вырваться, кусался и орал на весь дом. Нецензурными словами…А когда Алексей Дмитриевич засунул его голову под холодную воду, Пашка взвыл похлеще пожарной сирены…И тут из комнаты вышла мамуля.

Любочка опять замолчала. Обида на Елену Николаевну вспыхнула в сестрице с новой силой. Я с интересом смотрела, как в ней борются хорошее воспитание и злость. Сестричкино лицо было как открытая книга, причем с хорошими иллюстрациями. Наконец, воспитание победило, и Любочка продолжила свой печальный рассказ:

– Она молча смотрела на все минут пять. Алексей Дмитриевич тем временем вытащил Пашку из-под крана, выяснил, что тот пришел, чтобы предложить мне руку и сердце, а потом выставил женишка за дверь, предупредив, что вполне может вызвать милицию, если случиться еще что-нибудь подобное. И тут мамуля выступила.

Любочкины глазищи снова наполнились слезами, на сей раз от жалости к себе. Голос стал тоненьким и детским.

– Представляете, она велела мне в пятнадцать минут собрать вещи и «уматывать», – похоже, нелитературное слово в устах ее до неприличия интеллигентной мамы возмущало сестричку больше, чем сам факт изгнания из родного дома, – Алексей Дмитриевич долго уговаривал ее сменить гнев на милость, но мамуля была непреклонна. Она собрала мои вещи в сумку, взяла меня за руку, вывела на лестницу и закрыла за мной дверь. Вот такая история. Прямо мексиканский сериал, вам не кажется?

Нет, тогда я не находила никакого сходства с телепродуктами сентиментальных мексиканцев, бразильцев и прочих латиноамериканцев. Прозрение пришло потом. А в тот момент я думала о другом. Мое воображение очень красочно нарисовало все подробности этого скандала, включая избитого и окровавленного папу. Как ошпаренная я бросилась к телефону.

– Папочка, как ты?

– Ритуся, Любочка у тебя?

– Да, не беспокойся.

– Спасибо, девочка моя. Со мной все в порядке. Несколько царапин и все. Я очень беспокоился за Любочку. Леночка не должна была ее выгонять. Девочка еще такая молоденькая, может наделать глупостей без родительского присмотра. Но у Леночки свое мнение. Она считает ее достаточно взрослой, чтобы жить самостоятельно. Рита, доченька, не в службу, а в дружбу, последи за ребенком, очень тебя прошу.

– Конечно, папочка. О чем ты говоришь. До свидания.

– До свидания, деточка.

Я повесила трубку и налила себе еще чаю. Любочка, тем временем, с интересом разглядывала домишко напротив. Вернее не сам домик, а соседа, который колол дрова во дворе.

– Кто там живет?

– Семейная пара. Это Володя, муж. Он коренной матрешкинец, работает слесарем в местном автосервисе. Его жену зовут Наташа, она продавщица на Северном рынке.

– Сколько ему лет?

– Чуть старше меня.

– Надо же, такой старый! А по виду не скажешь.

С этими словами Любочка поднялась из-за стола и ушла наверх в свою комнату.

Нет, она не хотела меня обидеть. Просто люди моего поколения казались ей седой стариной, и не только из-за разницы в годах. Мне кажется, дело в том, что мы росли в разных мирах. Я при социализме, а Любочка при диком капитализме. В результате мы говорим на разных языках, думаем по-разному, чувствуем по-разному, и идеалы и моральные ценности у нас тоже абсолютно разные. Такая разница при обычном течении событий бывает между дедами и внуками, а у нас получилась при временном разрыве всего в десять лет. Кто из молодежи сейчас знает, кем был дедушка Ленин, и что такое соцсоревнование или демократический централизм? Другая жизнь, другие проблемы.