Лариса Павлович - Министерство Кайфа

– Знаете ли вы, что такое Счастье, милостивый государь? – начал он, употребляя ласковые устаревшие выражения.

– Меня зовут Велихандро, – представился я, не решаясь спросить, как зовут старика и какой отдел он представляет.

– Не важно, – прохамил старик, – имена меняются, а карма остаётся. Что такое карма вы знаете? – спросил он. Я кивнул в ответ, а старик продолжил: – Так вот, милостивый государь, слово счастье состоит из приставки «с» и слова «часть». И так как часть подразумевает целое, состоящее из частей, для счастья нужно быть частью чего-то целого. Так что нельзя получить счастье, не являясь частью чего-то. Это понятно? – Я кивнул, хотя пока не понимал, куда он клонит. – Мы не должны рассматривать себя отдельно от того общества, в котором родились, мы не должны думать, что мы сами по себе. И если общество или семья нас отвергают, мы не можем быть счастливы, потому что мы уже не часть целого, а что-то отдельное, отброшенное во тьму кромешную. – При этих словах глаза старика грозно сверкнули, и мне стало даже страшно. – Одним словом, – продолжал старик, – отщепенец не может быть счастлив, потому что общество отбросило его! А вы уже давно, милостивый государь, отброшены и обществом, и семьёй: так написано в Книге Судеб. Вы влачите из жизни в жизнь существование выскочки и изгоя, поэтому не можете быть счастливы. И эта последняя ваша жизнь не исключение: уже давно вы упорхнули с ветки общества и поселились в сумрачном лесу отшельничества!

Пока я слушал старика, я думал о том, что он, наверное, прав, и мою жизнь полезной обществу никак не назовёшь. У меня нет какой-то определённой профессии, я поэт и музыкант, никем пока не признанный, зарабатывающий деньги от случая к случаю. Родственники всегда упрекали меня в том, что я не продолжил ни семейный бизнес, ни свой род, оставаясь одиноким философом-скитальцем. И всё же что-то в словах старика меня раздражало и вызывало протест. Он не имел права упрекать меня в выборе пути, который я, по сути, и не выбирал: просто человек с таким типом личности, как у меня, обречён на одиночество и скитания, и даже если он сделает что-то хорошее и полезное для всего общества, его признают и отблагодарят только после смерти.

Придя немного в себя, я решил дать старику отпор, и, гордо вскинув голову, произнёс:

– Но ведь я и не врежу никому: я не вор и не убийца, не мошенник или махинатор. Общество само не настолько идеально, чтобы требовать от меня полного самопожертвования!

– Да как вы смеете! – воскликнул старик. – Общество – всё, человек – ничто! Вы уже давно у нас на примете как закоренелый и неисправимый индивидуалист. Мы хотели подавать на вас в суд, только не знали, куда слать повестку. Вы то тут, то там, вас не поймать! Но вы сами пришли, так что будьте добры, заслушайте наше обвинительное заключение.

Тут я уже не выдержал и вскочил со стула, до того слова старика меня взбесили и вернули мне прежние силы.

– Да пошли вы со своим заключением в… (Тут я сказал такое, от чего старик пронзительно завизжал и схватился за сердце. Я бросил на его стол почему-то сразу увядшие цветы, подаренные мне добрым эльфом, и хотел уже было развернуться и уйти, как вдруг над головой старика заметил портрет одного моего знакомого, помещённый в богатую золочёную рамку.

– Кто это? – спросил я, указывая на портрет.

– Это наш министр Счастья, ответил старик, положив под язык валидол.

– Да я же его знаю, – усмехнулся я, – это же мой бывший одноклассник Джек по кличке Унылое Говно, или Угги!

– Убирайтесь, – прохрипел старик, – или я вызову полицию!

– А я к вам и не собирался, вы сами навязались, – дерзко ответил я и, картинно развернувшись, отправился навестить старого знакомого.

Угги был моим одноклассником, и все мы его презирали за мнимую праведность и преданность общественным устоям. Он никогда не пил и не курил, не бегал за девушками, и очень любил осуждать всех с позиций общественной морали и нравственности. Вид его был уныл: он был хотя и высок, но тощ и сутул, лицо его всегда было кислым, как забытое на столе молоко, а пальцы рук страдали от красной волчанки. Эта неизлечимая кожная болезнь иногда бывает у людей на лице и говорит о том, что в прошлой жизни они, возможно, «испачкали лицо», то есть потеряли свою честь и достоинство. Угги имел эту болезнь на руках, от чего его пальцы выглядели так, словно только что он кого-то убил. Все в школе его молча презирали, девушкам он не нравился. Позже я узнал, что он женился на самой некрасивой, потому что у той, во-первых, не было других шансов, а во-вторых, она, по его мнению, была образчиком нравственности и целомудрия, и он был у неё первым. Остальных девушек он осуждал якобы за их безнравственность и распутство, на самом же деле красавицы были ему не доступны, и «виноград» был кисел. Впрочем, из таких вот мужчин порою получаются верные мужья и многодетные отцы, потому что, кроме своих жён, они по большому счёту никому не нужны.