Игорь Голубятников - По банановым республикам без охраны. Роман-путеводитель

На том конце площади – огромная каменная пирамида, чья лестница и верхний алтарь освещены гигантскими кострами в массивных каменных чашах. Самый большой костер разожжен на вершине пирамиды, а вокруг этого костра стоят с поднятыми к луне руками люди в пышных головных уборах из перьев птиц и золота. Толпа, увидев нас, уже не просто ревет, а визжит без памяти. Некоторые вертятся волчком и падают навзничь, раздирая себе в кровь лицо и грудь, извергая изо рта обильную пену, а остальные поневоле расступаются и еще больше сатанеют от вида корчащихся в конвульсиях соплеменников. Воины решительно расталкивают собравшихся, щедро раздавая тычки древком копья налево и направо. Нас ведут прямо к пирамиде. И чем ближе мы к ней подходим, тем меньше сил остается в гнущихся от страшного предчувствия ногах. Ступени лестницы слишком высоки, чтобы обессилевшие от ужаса пленники могли взобраться по ним сами. Нас уводят вбок, за пирамиду, где с нее спускается канат, сплетенный из лиан. Воины под прицелом копья разматывают веревки на наших локтях и немедленно спутывают ими запястья и щиколотки. Затем привязывают запястья к канату и поднимают первых двух пленников наверх, как будто тянут ведро с водой из глубокого каменного колодца.

Оставшиеся на земле видят, как первого из поднятых, крепко схваченного за руки и за ноги, воины кладут на каменный алтарь, лицом к равнодушной луне. Даже снизу нам видно, как выпяченная вверх грудь несчастного вздымается в судорожном дыхании. Из внутреннего помещения торжественно выходит жрец в тяжелом оловном уборе, с массивными золотыми браслетами на руках и ногах, препоясанный по груди и по чреслам ремнями с ожерельями из нефрита и перламутровых раковин и подведенными черной краской горящими глазами. Музыка смолкает, а за ней постепенно утихает и рев толпы. Все взгляды собравшихся внизу теперь прикованы к вершине пирамиды со стоящим возле алтаря жрецом. Он дожидается полной тишины, которую даже дикие обитатели сельвы не осмеливаются прерывать, простирает вверх руки и говорит, обращаясь к висящей прямо у него над головой гигантской луне:

– At Tzáqol, at Bí tol, qojaztú, qojawakáxaj, man qojamestaj, man qojamalij, at kawawil chi kaj, chi ulew, Rukú́x Kaj, Rukú́x Ulew, Tayátaqetal, qatzij, ri xtibé qíj… (О, ты, Тсаколь, о, ты, Битоль, посмотри на нас, услышь нас, не оставляй нас без своего покровительства, о, ты, кто на небе и на земле, сердце Вселенной, дай нам будущее, продолжение рода, до тех пор, пока Солнце и Луна будут ходить по небосводу)..

Кто-то из его помощников, низко склонив в почтении голову и вытянув далеко вперед руки, подает ему широкий обсидиановый нож, хищно поблескивающий в лунном свете, и жрец, коротко замахнувшись, вонзает его под ребра извивающемуся пленнику. Ловко орудуя острым клинком, вспарывает несчастному грудную клетку от края до края, засовывает внутрь по локоть правую руку, и, нащупав то, что искал, оскаливается звериным оскалом и вырывает из еще живого человеческого тела окровавленное сердце! Подняв его над головой, так, чтобы видели все собравшиеся на площади, жрец предлагает трепещущее сердце неподвижно застывшей Луне, что-то крича при этом. Толпа уже даже не ревет, а воет непотребно, сердце в руках жреца вздрагивает еще несколько раз, выплевывая из себя остаток крови, и, наконец, покорно утихает. Жрец бросает его на хищно взметнувшийся от радости жертвенный огонь. А безжизненное тело уносят на другую сторону пирамиды и сбрасывают вниз, как мешок с навозом.

Из-за звериных воплей толпы даже не слышно звуков бьющегося о ступени несчастного куска плоти, бывшего всего десять минут назад живым человеком. Мы, все стоящие внизу, окончательно падаем духом. Кто-то плачет, кто-то воет не по-человечьи от охватившего все естество ужаса, кто-то мочится под себя, не замечая этого.. Когда мне связывают запястья и тащат наверх, влажные остроугольные камни пирамиды сильно обдирают кожу в нескольких местах, оставляя на теле длинные кровоточащие борозды. Но я не чувствую боли. Я вижу только нависшую надо мной огромную равнодушную луну и слышу доносящийся откуда-то снизу рев вконец обезумевшей толпы, узревшей еще одно доживающее в руке жреца сердце. Меня крепко прижимают к липкому от крови каменному ложу, перехватывают смертельными объятиями руки и ноги, на долю секунды зловещую луну закрывает тень занесшего надо мной обсидиан жреца и – я чувствую острую жгучую боль под левым соском.

Инстинктивно хватаюсь за уколотое место, прихлопнув при этом ладонью то ли комара, то ли еще какую кровососущую тварь. Весь в липком поту привстаю, неуклюже сажусь на скамью, спускаю на живот задравшуюся во сне футболку и очумело думаю, что же это за дикость такая, и из какого фильма ужасов, мне только что приснилась?