Валерий Поволяев - До последнего мига

— Ложись! — тихим, страшновато-свистящим шёпотом скомандовал Каретников и, хватив рукою Фролова под лопатки, повалил его на землю.

Вовремя повалил. Сзади раздался короткий стук, низко над ними прошла струйка пуль, срезала ветку у недалёкой сосны. В наступившей тишине, звонкой до того, что на затылок начала давить могильная тяжесть, было слышно, с каким оглушающим грохотом рухнула на землю сбитая ветка. Опоздай Каретников на мгновение — и всё, очередь перерубила бы их с Фроловым пополам. Каретников услышал собственный торжествующий крик, но крик этот был безмолвным, он раздался внутри него самого, уголки рта мгновенно запеклись: не хотелось умирать после войны, ведь эти двое с автоматами сейчас запросто возьмут их, именно запросто, с пистолетами же против автоматов не потянешь, но страх страхом, крик криком, а мозг работал четко.

— За мной! — скомандовал Каретников Фролову, метнулся с дороги в сторону, в мокрые, облепленные жиденькой прозрачной мошкой кусты.

Над ними снова с грохотом прошла очередь. Мошка облаком поднялась вверх, стреканула куда-то в сторону: даже этому слабосильному глупому комарью не хотелось умирать, вот ведь как.

«Кстати, насчёт туалетной бумаги, — полезло в голову совершенно ненужное, нелепое, третьестепенное, — когда немцы пытались организовать партизанские отряды, хотя из немцев партизаны, как из какого-нибудь шиловского дяди Васи папа римский, а из взрывной машинки скоростной мотоцикл “харлей”, — то отряды эти снабжались из складов СС, по перечню: автоматов столько-то, патронов столько-то, гранат столько-то, затем шла еда, полотенца, палатки, прочая дребедень… Длинный список, который попал в руки наших разведчиков, замыкала туалетная бумага. Не могли аккуратисты немцы подтирать задницу лопухом или каким-нибудь сорванным с дерева листом, как это делали наши, им обязательно подавай туалетную бумагу. И когда этой бумаги не оказалось, то начали бить тревогу, слать жалобные радиограммы-шифровки: где же обещанная туалетная бумага? В общем, продержались фрицы недолго, вышли из леса с поднятыми вверх руками. Но вышли те, партизаны в кавычках, они сдались до единого, а что здесь делают эти? И кто они? Явно эсэсовцы. Опытные… Ух, волки!»

У Фролова был ТТ — пистолет надёжный, хотя и тяжеловатый в бою, у Каретникова — неформенный немецкий парабеллум — пора бы сдать пушку на трофейный склад, но он не сдавал, считал, что пистолет этот ещё может пригодиться, да и привык к нему, как снял однажды с убитого обер-лейтенанта, чуть не лишившего его жизни (у обер-лейтенанта заело патрон в стволе «шмайссера», и, пока он тянулся к парабеллуму, Каретников успел достать его сапёрной лопаткой), так с тех пор и не расставался. Вытащил парабеллум из кобуры, переместился на новое место.

Над головой снова прошла очередь. Эх, автомат бы сюда, автомат и к нему хотя бы один диск-кругляш, тогда бы они показали этим двум небритым, как надо воевать! Но автомата не было.

— Давай-ка, Фролов, постреляем часто-часто, видимость автомата создадим, — Каретников выглянул из-за куста, увидел, что небритые рассыпались — один по одну сторону дороги остался, другой — по другую перебежал, но Каретникова с Фроловым не преследуют — выжидают чего-то, либо хотят загнать их в ловушку, либо же знают, что недалеко воинская часть находится, сами боятся в ловушку попасть.

Они открыли дробную стрельбу: выстрел из парабеллума, за ним впритык, почти без интервала, — выстрел из ТТ, выстрел из парабеллума — выстрел из ТТ. Патронов надолго, правда, не хватит, но им долго и не нужно. И вот ведь как — стрельба подействовала: двое небритых как сквозь землю провалились.

На следующий день соседняя рота получила приказ прочесать лес. Прочесали — и кое-каких блох выловили. Каретников жалел, что не его роте дали задание — хотелось до конца узнать, понять, что это были за люди.

Каждый человек крепко привязан к жизни, привязан к прошлому, у многих, кстати, только прошлое и составляет эту жизнь. Вполне возможно, что к этим немногим относился и Каретников… Но разве можно вырубить из памяти зимний Ленинград сорок второго года, дымные проруби, около которых стояли равнодушные ко всему, кроме хлеба и воды, старухи и пацаны, вздрагивавшие, когда совсем низко над головой, бултыхаясь и повизгивая, проносился снаряд, и желавшие в эту минуту только одного: чтобы снаряд лёг где-нибудь рядом, пробил стальной невский лёд, тогда можно было бы набрать воды без очереди и сколько хочешь, «воронов», толкущихся возле булочных, и жалкие коптилки со слабым слепым светом? Разве можно забыть пулю, лежавшую в слабой нежной ладони Ирины Коробейниковой, — свинцовую плошку, закованную в охристую латунную оболочку и понизу обведённую двумя колечками-метками, вытащенную Ирининым племянником из новогоднего мандарина?