Александр Петряков - Перед балом

Как часто мне казалось там, наверху, что все не так, все могло бы быть иначе, стоило иной раз, казалось, шагнуть влево, а не вправо, чтобы все переменить и обрести покой, счастье, славу, любовь… И что же? Здесь мне дарована возможность переиграть бытие иначе. Я комбинирую без устали и нахожу себя в тех ситуациях, которые мне раньше казались предпочтительнее, но, увы, лишь иные декорации окружали мой путь, остававшийся прежним.

Я спрашивал об этом своих соседей. Они, правда, пытаются не изъясняться на эту тему и даже намекнули, что это тут не принято, но вижу, что они также выстраивают варианты бытия. Иначе чем же тут заниматься? Впрочем, можно и ничем, можно просто покоиться, как многие и делают.

Счастье – это не только гроза. Вот я вижу себя на узком и коротком мосточке над водой. На его краю маленькая шаткая скамеечка, к которой привязана лодка разлохмаченной бурой веревкой. На этой скамеечке среди тростника под плакучей серебристой ивой мы сидим с ней, единственной женщиной, которую я любил. Она меня тоже любила, правда, недолго. Перед нами просторная гладь реки с отраженным диском красного закатного солнца. Река спокойна, солнце огромно, скользят по глади водомеры, пахнет речными водорослями и рыбой. Грусть, как паутина, спеленала нас, и мы молчим. Это уединение, грусть, покой и молчание пребудут со мной всегда. Это совпало. И там и тут. Это вечность. Что такое вечность? Бессмыслица, по сути, и абсурд, и если разобраться на досуге (досуга, впрочем, и тут немного – надо тлеть), то никакой вечности на самом деле нет. Обман, обман! Каждому математику известно, что отношение любой величины к бесконечности равно нулю, стало быть, бесконечность времени – не более как его постоянный возврат и обновление, и мы, мы также обречены на новый и точно ограниченный в потоке времени порядок постоянства. Подвиг преодоления жизни награждается одинаково, но цена этой награды каждому своя. Судить о бывшем живом по ценнику, высеченному на надгробном камне, праздное занятие живых, и их любопытство, часто злорадное, если бывший живой изображен монументально, в соответствии со своей земной ценой, никогда полностью не вознаграждается – всякий раз у них в душе остается привкус тайны, неизведанно-страшного, чему уже успел приобщиться тот, под монументом. Прах наш на бирже повседневности обращается стертыми монетами выстраданных нами истин и не может истлеть полностью – на поводке памяти тянется к нам прожорливый пес жизни. Истинную цену праха знаем только мы, живым знать ее не следует.

Говоря о счастье, я не сказал главного. Не всегда хорошо знать то, чего не знаешь, ну а счастье – понятие жизни, и такое неопределенное, что формулой его не обозначить, но повторю и поклянусь, что выстрадал и запомнил, изведал и посягнул на его значимое только в душе знание, отчего мало прибавил его себе, так что скажу: оно – неведение. Да, да, именно в неопределенном сочетании событий земной жизни оно свило себе гнездо и сидит там, дремлет до поры, таится от алчущего взгляда.

Впрочем… Впрочем, об этом больше ни слова. Что скажешь теперь, когда мне и близлежащим и так все ясно, и нет никакой нужды переводить это на язык обыденной жизни, некогда постылой и нежеланной, а теперь – ведь вы видите – теперь я как бы вопрошаю об обратном. И смеюсь над собой нынешним, горстью праха, обозначенного на камне надо мной символами языка.

Однако нынче следует думать о другом – ведь бал на носу, а я еще не совсем готов, хотя уже достаточно посвежел и поправился, изжил, если можно так сказать, свои первые впечатления. Скелет стал легок и подвижен, правда, сустав в левой лодыжке иногда заедает, но, думаю, при ходьбе и танцах все наладится и пойдет как по маслу.

Не готов я в другом смысле. Мне предстоит выдержать испытание, прежде чем буду допущен на этот почитаемый нами раут, где можно блеснуть всем, что ты имел в той жизни и приобрел в этой. Говорить о жизни здесь, где ее нет, нонсенс, если угодно, но все же мы пытаемся соблюдать некоторые ее условности. В этом кругу такое, казалось бы, нелепое у нас представление о законе и власти. Там, наверху, они друг без друга существовать не могут, хоть и находятся в постоянном противоречии подобно мужчине и женщине. Сказать: власть – это закон, а закон – проявление власти, будет неверно, потому что власть творит закон и пользуется им для упрочения себя в качестве абсолюта, а закон, существующий, казалось бы, для всех, не может никому в отдельности обеспечить абсолютной свободы. В нем нет и не может быть поправки на единичное и индивидуальное, он прекрасно анонимен и всеобщ в своей способности отделять зерна от плевел. Поэтому на горизонте индивидуального сознания можно прочесть и другую формулу: власть – это беззаконие. В то же время точное исполнение закона может привести к безвластию.