Анатолий Музис - На берегах Угрюм-реки. Из рассказов геолога

Я поднялся на борт флагманского катера Минск. Капитан катера Добрынин в белой форменной фуражке, невысокий, сухощавый, разговаривал со мной, как-будто извинялся. Лицо у Добрынина было доброе и чувствовалось, что ему неприятно отказывать мне в просьбе, тем более, что просьба моя была весьма существенной. Но что делать, он должен был сплавить вниз с Гулинги сено и не только не мог взять моих оленей, сам вынужден был оставить здесь обе 40-тонные баржи, так как по такому Витиму не надеялся поднять их через шиверы.

Я вернулся на берег в палатку, когда часов около шести снова услышал на реке шум мотора. Вниз по реке стремительно неслась длинная узкая красивая лодка со сравнительно высокими бортами. Двигал ее подвесной мотор. В лодке сидело два человека, они махали нам руками (я полагал, что эти приветствия относятся к жителям Спицино), затем тот, что сидел посередине, что-то прокричал, а потом свистнул протяжным разбойничьим посвистом и лодка умчалась вниз по реке как быстрокрылое видение не очень нужное и уже привычное – мимо Спицино то и дело сновали всякого рода катера и лодки.

Но вечером, около десяти часов, когда мы отужинав сидели у хозяев и вели неторопливую беседу, не зная, ложиться ли спать или подождать еще немного, с порога вдруг раздался возглас:

– Здравствуйте! Своих пускаете?

В бородатом человеке, одетом в овчинный полушубок, я с трудом узнал Сашку Антонова – одного из рабочих, ехавшего со мной на барже.

– Как ты сюда попал?

– На лодке.

Его появление на пороге нашего дома было тем более удивительно, что мы не слышали шума мотора.

– Ты сверху?

Сашка осклабился бородатым беззубым ртом.

– Нет, из Догапчан.

Спрашивать, зачем они туда ездили, было бессмысленно.

В Догапчан с Косы ездили только за водкой.

Я знал, что в Сибири «100 верст не расстояние». Я знал, что местным жителям доехать от одного поселка до другого, пользуясь моторной лодкой, было так же обычно, как в Москве проехать из одного конца города в другой на метро. Но спуститься в такую воду по Витиму, а затем подняться (да еще ночью!) через шиверы для того, чтобы купить в Догапчане 8 бутылок водки (и пару выпить там) – даже для местных жителей было не совсем обычным. Герка, например, вылетев один раз из лодки, бросил пить совсем и теперь, как черт ладана, боялся винного запаха. Здесь же, к слову можно добавить, что на Витиме довольно часто тонули люди и, как правило, в большинстве случаев в их гибели всегда была виновата бутылочка.

– С кем же ты приехал?

– С Гошкой Скопиным.

Я слышал об этом человеке. Мне называли фамилию Скопина, как человека способного перевести меня на лодке в любое место Витима. Я представлял его себе человеком умным, бесшабашным, которому море по колено, а уж Витимские пороги и вовсе ничего не значат. В Спицино также разговор как-то коснулся Гошки Скопина и Анна Ивановна примерно так сказала о нем: – За бутылку водки он вас хошь куда сплавит. – И я подумал: «Может быть этот всемогущий Гошка переплавит моих оленей в Спицино?».

Пришел Гошка. Он прямо с порога сбросил насквозь мокрый дождевик, стянул с ног резиновые сапоги и сел греться к печке. Гошка был красивым парнем. Нос прямой, брови вразлет, подбородок крепкий, крутой. Сам Гошка был высок, широкой кости, его грудь за распахнутым воротом, казалось, нарочно подставлена всем ветрам. Светлые волосы спутаны, всклокочены, с серого лица смотрят широко открытые, но ничего не видящие серо-голубые пьяные глаза и уж, разумеется, ни единой мысли не светилось в этих глазах.

На Гошке была старенькая заплатанная брезентовая куртка, рубашка с распахнутым воротом, а под рубашкой виднелась грязная майка. И рубашка, и куртка, и сам Гошка, были какие-то серые, чтобы не сказать серо-грязные. Не потому, что он был не мытый, а просто это был такой человек. Его появление в комнате сопровождалось шумными возгласами:

– Ивановна! Это я, мать растак… Промок… – И опять упоминание «матери». Он не ругался, а просто, как говорят, «выражался». И смысл сказанного сводился к следующему: у него болит нога, он «чуток» выпил и «малость» промок.

Он сидел у печки, грел больную ногу, а Анна Ивановна по-матерински выговаривала ему.

– И когда ты, Гошка, пить бросишь… Шестеро детей-то, неровен час утонешь…

– Не-ет, Ивановна, – мотал головой Гошка. – Я… мать… не утону. Никогда не утону… мать…

– Оставайся, хоть переночуй у нас, – уговаривала его Ивановна. – Шиверы впереди, как поедешь?