Владимир Козлов: Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

— Думать нечего, я согласен работать в селе, — ответил Сергей, — но за колючку я больше не хочу возвращаться.

— Вот и правильно, — сказал Иван, — я тоже нырнул туда один раз, и у меня появилась аллергия на решётки. Но я человек рискованный, хотя и разумный и всякое может быть в жизни. Поэтому хочу тебя предупредить. У тебя растёт родной братик Вова Колчин. Ничего страшного, что у него фамилия не как у нас с тобой, зато кровь родная. Я же его крестил, и отвечаю за него перед богом. Поэтому прошу тебя, если со мной, что случится, привлеки его к правильной жизни. Отец его Колчин скажу тебе по секрету не жилец на этом свете. Он сейчас обследуется у моей жены. Она склонна думать, что Колчину жить осталось максимум шесть месяцев. Клавдия ещё не знает, а он тем паче. Вот такое горе Сергей ждёт нашу большую семью. Надо же Клаве как не везёт, первый муж погиб. И вот со вторым мужем жизненно важная проблема нарисовалась.

— И что так уж безнадёжно с Колчиным? — спросил Сергей.

— Это даже уже в клинике не обсуждается.

— Но Моню — же спасли?

— У Мони был первоначально поставлен неправильный диагноз. А когда он попал к моей супруге, она выявила у него не злокачественную, а доброкачественную опухоль. Траурными вестниками ни я, ни Манана быть не хотим. Но такова жизнь, — сообщать скоро придётся. А ты обживайся здесь. На первых порах мы с дедом тебе поможем, а потом сам карабкаться будешь. И не забывай о своём прошлом. Старайся с такими людьми, как Лоб не связываться. Не потому что я ему не доверяю. Просто он не предсказуемый мужик. Может такого натворить, что и опомниться не успеешь, как окажешься вместе с ним на нарах. Его до сих пор найти не могут, но по моим сведениям, он прячется где — то в Сибири.

— Нет, Иван, я уже сказал, что за колючку я больше не вернусь, — утвердительно сказал Сергей и, сорвав с земли одуванчик, сильно дунул на него. Помню рифму из детства:

Вроде многолетнее растение, а хлипкое, — выкинул он под ноги стебель с голой головкой. Я не позволю никому на себя дуть, будь я даже дубом. Таким я был и на зоне. Я каждый день там ощущал твоё присутствие около себя. Ни Минина с его неоспоримым авторитетом и его малявой, а именно тебя. Человеком, на котором я вырос. За весь мой срок, который я провёл за забором, я тебе премного благодарен. Сам конечно я всегда был готов постоять за себя но, порой приходилось вспоминать тебя и твою науку. А письмо Захара я предал забвению. И показал я его только в тот день в колонии, когда ты мне его вручил. Сегодня хотел Захара поблагодарить за заботу, но не вижу его среди нашей родни. Где он.

— С ним пока много неясностей, — сказал Иван, — определённо никто не знает, почему пропал Захар. Кривотолки разные ходят по городу. Завтра приедет Часовщик с госпиталя, и картина думаю, будет ясна. А ты пока не забивай себе голову, а иди к родне. Тебя там хотят видеть.