Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 2. Джонни Кишки Наружу

– Ты что буробишь! Свинья меня любит! – оказалось, Бак не спал.

– Любит! Немногие могут похвастать! Тебе подфартило! Тебя полюбили! Представь себе, что тебя наконец полюбили! Одиночества больше нет! Таратат-та-тарара ви форэва…! И ты в раю с арфой, а вокруг райские птицы с опахалами в руках!

– Свинья и с арфой хороша и без арфы не пропадёт!

– Бак, я пойду в горы! Я буду ловить форель в бурной речке, ловить жуков и водомерок ладонями и благослови меня в этом бог в деяниях моих! Видишь, дождь прошёл, воды прибыло, это значит, что рыба спустится с гор!

– Ну иди! Когда я был молод, я тоже мечтал о дикой жизни в лесу со своей любимой, но она любили не дикую жизнь, а деньги, комфорт и гамбургеры в картонных коробках! Я подарил ей Пиплию, и они тут же ушла от меня! Они презрела Пиплию! Ей нужны гамбургеры! Она устроили мне дикую жизнь в квартире! Что делать?

– Молись, дитя моё! Бедная женщина! Сколько ей пришлось выдержать с тобой?! Ты небось, ещё и занудный вегетарианец? Признайся, дружок?

– О как причудливо тасуется колода!

Родители отдали его в Китайскую школу, где он истратил много времени на всякие причиндалы. Первый год он раскладывал кубики с дюжиной иероглифов, смысла которых так и не постиг, во-втором изучал Тантры и Мантры, обманно выданные за китайские кубики, в третьем усердствовал в искусстве ушу и освоил дикий кармический крик мастера Ху, который должен был напрочь вырубать противника ещё до начала полевой драки. Был он тогда худенький, стройный альбиносик с яркими голубыми глазами. Крик, хоть и был истошен, никого до печали так и не вырубил, но, надо сказать, обеспокоил соседей несказанно. Не зная слов Тантры и Мантры, они жаловались на негодяя властям. В десятом классе им объявили, что всё пойдёт по кругу и он счёл, что прежданаременному образованию следует спешно положить конец.

Учёба закончилась. Началась настоящая жизнь, с вскрытием вагонов на станциях, киданием лассо, побегами от сторожей и Фараонов по крышам сараев и молочных ферм, краткими отсидками в допре и беседы с вежливыми по фене фараонами. Поход за правдой привёл его к предгорьям Камказа, которые он оглядел прищуренным хозяйским глазом.

Солнце катилось по небу. Был особый час пополудни, когда жизнь затихает, и жаркое умировотворение накатывает на всё сущее И вот я о чём подумал:

«Если на секунду стать на точку зрения тех великих поклонников глистианства, что все, кто поднимает руку и голос против глистиан – порождение Антиглиста, то думая, в этом случае я целиком и полностью вместе с Антиглистом. Против такого бреда, как глистианское вероучение, я буду выступать вечно, заодно с кем и где угодно! Даже с Дьяволом!

Ибо нет зла более изощрённого, чем глистинство!

Сказанное изощрённым человеком истинно, то есть верно!

Глистианство состоит не из порядка и чести, а из сплошных допущений. Вся реальность, кеоторая взрастает из этого ядовитого тумана чудовищна, как ребёнок, отец которого – призрак! Именно поэтому оно так по душе всяким распиздяям и внутренним маргиналам. Церкви – огромные воронки, высасывающие, присваивающие или открыто разворовывающие общественный продукт. И ничего более. Этот жульнический карнавал вот уже две тысячи лет организовывается за счёт карманов налогоплательщиков! Финансово-самообеспечивающаяся система! При их испуганном попустительстве и молчаливом соучастии!»

Гривц, с которым мне нет никакой необходимости вас знакомить из-за ничтожности персонажа, к тому времени разпивший вкупе с таким же Арошей поллитруху полу-марочного винца, купленного в супермакете по тридцать рублей за литр, и потому находившийся вне себя от острого прилива чувств, пристал к арабам и что-то дерзко сказал им дрожавшим от гнева голосом и угрожающе крюча указующий перст.

А потом стал заставлять целовать крест, чего уж вполне добродушные арабы ему простить не могли.

Алкоголь всегда помогал дебилам говорить по существу.

Но тот же алкоголь превращал существо в дебила!

Таково таннство божественной диалектики.

Всё сошло бы, если б не палец! Оказалось, что жест, обозначающий здесь крайнее расположение к человеку, у арабов обозначал совершенно другое, связанное с мамой. А всё связанное с мамой вызывало у арабов ярость!

Пальцы торчали сквозь порванные носки, как патроны в матросской ленте на груди.

Пока Гривц ругался и выгибался, как червяк в Сейме или Фермопильская гитана, араб только посмеивался, но как только Грийц стал славить арабскую маму, араб не в шутку вспылил и всеми клешнями наперевес кинулся на обидчика.