Марфа Московская - Золотоискатель. Истоки

Михаил призадумался, однако ненадолго, будучи натурой деятельной и оптимистичной:

– Ладно уж, посмотрим, что будет. Другого движителя у нас все равно нет. Всегда стоит надеяться на лучшее.

– Но вот будет номер, если я окажусь прав! – весело сказал я.

– И что ж в этом хорошего, Громов? Не будьте ребенком! – осадил меня Корсаков. Он сильно болел за дело, в то время как для меня это была лишь занимательная игра. Я отвернулся и скорчил мину – вот уж н а те, учитель нашелся. На семь лет всего старше, а меня прочит в дети! Впрочем, я не обиделся, и майор весьма мне показался: невысокий, гибкий, светловолосый, с тонкими чертами благородного лица. Очень бурный в суждениях, но при этом на редкость здравомыслящий…

– Чтобы остудить вашу радость, Андрей Николаевич, скажу вам, что пароход будет принимать сам Невельский, а Муравьев рассчитывает вернуться на нем с Амура! Так что молитесь, чтобы все прошло успешно.

Я пристыженно замолчал, но молиться не стал. Еще чего.

Через несколько дней обоз был благополучно сдан Козакевичу, ответственному за постройку и спуск парохода. Он радушно пригласил меня к себе погостить, и я легко согласился – местность вокруг Шилкинского завода оказалась очень живописна, хотя горная сила здесь заметно ослабла. Петр Васильевич все подсмеивался и повторял: эх, Андрюша, живем-то на пепелище былой мощи, какая жизнь здесь раньше цвела! Но вот приехал Муравьев и заявил, что все серебряное производство убыточно, один рубль из Нерчинского серебра обходится в два, и пошла потеха; начали серебряное дело уничтожать, да пытаться развивать золотое. Понаехали чины, офицеры, казаки, затоптали всех местных серебряных царьков – Черепановых, Кандинских, Карякиных, Зиминых, Юренских…

Муравьев мне нравился. Когда сам видишь, что сделано по одному мановению руки, и знаешь, что было раньше, поневоле преклоняешься перед такими людьми, как он. «Новая метла!» – шептались нерчинцы, а оказалась не метла, а силища, причем постоянно действующая. Это при нем забегала почта, с Запада на Восток, через всю Империю. Ключник завода Селиверстр Кирсанович, дряхлый старичок, вечно снующий по галереям и кладовкам, уважительно называл Муравьева «Двенадцатым Апостолом» – это был двенадцатый губернатор края на его памяти. А сам старик сильно смахивал на Хранителя Времени… Может, это он и был?

…В детстве довелось мне видеть в селе Бянкино высокие терема, занимаемые многочисленной купеческой семьей Кандинских. Основатель клана, Петр Алексеевич, без малого сто лет назад ограбил в Якутске две церкви и два монастыря, за что был сослан в Забайкальский округ на каторгу. И пошло от него семя… Первый сын занимался разбоем, потом, однако, притомился, и стал купцом. Кажется, на Руси только бывшие уголовники способны заниматься торговлей – многочисленная родня Кандинского цвела, давая деньги под проценты, зарабатывая на извозе, скупке и продаже пушнины, поставках леса на заводы… Семья матерела, а рабочие и туземцы все более увязали в пожизненных долгах. К середине века клан опутал долговыми сетями чуть ли не все простое население Восточного Забайкалья, доведя его до нищеты. И никто им был не указ, везде протянулись многочисленные ветви ядовитого родословного древа…

Муравьев первым понял вред такой черной монополии, взял и рассек серебряного осьминога, да пригласил массу новых подрядчиков и купцов. Проезжая нынче Бянкино, я застал семью Кандинских уже в упадке. Тут помнили моего отца и меня, а я помнил шикарную жизнь серебряного клана… Теперь же в доме было мрачно. Хозяева положили меня в большой комнате, которая сплошь оказалась увешана портретами иркутских Архиереев, и действовала угнетающе. Мне долго не удавалось заснуть – физиономии на картинах были страшные, видно, художник попался немудрый, однако сумел придать чумную выразительность глазам… Ночью мне даже приснились эти глаза, прожигающие своей ненавистью все мое существо, исполненное планов и задумок.

В селе поговаривали, что Кандинские все свои капиталы в виде золотого клада зарыли в окрестностях Нерчинска, возле Шивкинских столбов. Многие уже пытались отыскать их там, но безуспешно…

Шилка, Забайкальская красавица, одна из истоков Амура, давно уже не знала покоя. На ней при Шилкинском заводе была выстроена гавань, в которой вовсю кипела работа – здесь строились склады, баржи и снаряжалась первая Амурская экспедиция. Название реки произошло от тунгусского «Силькари», что означает примерно следующее: «широкая река в узкой речной долине». В верховьях она лысая, где неспешно протекает среди сопок и долин, но ниже Стретенска скалы сжимают русло каменными лапами, течение реки убыстряется, и Шилка бодро втекает в дремучую тайгу… Осенью ее низовья раскрашиваются во все цвета, и глаза разбегаются, но терять бдительность нельзя! Утесы и каменные зубы не прощают оплошностей, и не один зазевавшийся баркас нашел свой приют в водоворотах Силькари…