Дмитрий Раскин - Маскарад миров

Смысл их брака давно уж сошел на нет. Остались общие заботы, проблемы, обязательства. Повседневность, рутина, механика жизни – это как раз и устраивало Вику. Казалось, ей даже комфортнее, проще так. Она, по ее словам, «земная». То есть вросла корнями во все это сплетение правоты жизни и пошлости этой самой жизни, от которого всегда мутило Гурвича. Хотя он отдавал себе отчет, что не дорос толком до того, что «выше» жизни, да и до самой жизни…

И деваться некуда. И все его попытки света и воздуха, в конечном счете, оказывались самообманом.

А Вике хорошо дышалось как раз этим отсутствием воздуха. Не в Вике дело. Она лишь так, проводник влияния, чего, собственно? Получается, что самодовольной мертвечины. Обаятельный такой, со множеством добродетелей проводник. Трогательная такая персонификация. Не трагедия, конечно, просто эта неуклонность убывания времени Гурвича? Самого Гурвича? Да и вообще бытия… Все кончается ничем.

Не обольщался на собственный счет, но и не посыпал свою редеющую шевелюру пеплом. Привык к собственной персоне, словом. Или просто не хватало воображения? Он и всё, что он вот пытался – всё вроде имело смысл. Но не в смысле здесь дело вовсе.

Он был противен себе самому в своей мелочной обиде на мир.

Столько слизи в душе. В последнее время особенно.

И вот на это на все ушла жизнь.

Вика не упрекала его за то, что зарабатывает именно она. Принимала как данность. Американские родственники помогли ей устроиться в фирму по специальности. Кто же виноват, что бухгалтер получает гораздо больше дежурного по апокалипсису. А вот когда Лёня подписал контракт с НАСА, и Вика теперь вообще могла не работать, ей стало неуютно с ним как-то. Совершенно неожиданное для нее превращение уже стареющего гадкого утенка не то что в лебедя, а в нечто совершенно фантастическое почему-то кольнуло Вику. Она компенсировала это постоянными намеками на ту историю с суицидом: Лёня выпил бутылку коньяка и наглотался снотворного, а Вика внезапно вернулась с курорта (на два дня раньше), поэтому получилось, что спасла.

Лёня подъехал к ее дому (Не получилось, да и не получится «к нашему».) Если б он остался на Земле, то, наверное, уже ушел бы от нее. А так, его давнишняя малодушная мечта, кажется, осуществилась – он разводится, не разводясь.

Дом. Только что приобретенный. Оплачен по «билету в один конец». Просторный. С эркерами. С увитыми плющом верандами. Под красной (имитация старины) черепицей. Стоит посредине большого сада. А ведь он всю жизнь мечтал о таком. Но без Вики.

Вошел. Из гостиной слышалось увлеченное Викино: «Вы не поверите, мне был голос. Я всегда скептически относилась к таким вещам. А тут вдруг до дрожи. Звоню. У него все нормально. Но голос не замолкает. Все бросила. Борю в охапку. Чудом каким-то успела на самолет. Врачи потом мне сказали, еще минут десять, и его бы уже не откачать».

Его шаги услышали. Все навстречу. Боря. Вика. Теща. Тесть. Тройка викиных друзей, считавшихся их общими друзьями (со своими половинами, естественно). Вика радостно: «Скоро должен приехать Яша!» (Двоюродный дядя, устроивший ее на работу.)

Поцелуи. Объятия. Опять поцелуи. Входит редакция русскоязычной газетки. Огромный стол под тяжелой люстрой. Свечи. Нанятый бармен. «Оказывается, у нас есть фамильное серебро». Лёня Гурвич между женой и сыном.

Для Бори крушение своего устоявшегося мнения о папе вначале чуть не обернулось психотравмой, но лучи отцовой внезапной славы расцветили его школьную жизнь, растопили сердца первых школьных красавиц.

Эта улыбка-ужимка Вики. Вот, что он полюбил тогда: «Моя обезьяна». А все остальное было уже довеском. Все остальное уже комментарии. И даже сейчас сердце дрогнуло сколько-то.

Первым поднялся с бокалом тесть:

– Я всегда верил в тебя, Леонид (ему нравилось быть проницательным). Место на корабле гениев по праву твое. (Сказано так, будто если Лёня вдруг недостоин, он первый согнал бы зятя с места). Да-а, – тесть растрогался, сел.

Эстафета у тещи:

– Лёня, мой, все эти годы ты шел к своей Цели. Наплевал на внешний успех (двадцать лет она считала, что он плюет как раз на семью). Что тебе все эти лавры из пластмассы! Не отвлекался на промежуточное, которое для большинства всегда было «главным», «конечным», «последним». (Лёня уже и забыл, что Галина Наумовна в России когда-то преподавала философию.) Бог с ним, с большинством. Наконец-то оно разрешило великодушно себя спасти. Ты жертвуешь собой. (Не спорь, пожалуйста!) Ты не можешь иначе… Мы понимаем тебя. (Это ее всегдашнее «мы» от имени Вики, семьи и вообще.) Если честно, пытаемся понять. И будем стараться все это выдержать, что еще остается… За тебя. За успех твоей миссии. Лехаим!