Кирилл Берендеев - Неизвестная война. Повести и рассказы

Неловкое молчание. Виноватые лица. Виноватые ли? Или Чарли отворачивается, не желая встречаться взглядом, из боязни сделать еще больнее. Но куда уж больше.

– Друг, прости, но мне кажется, он никогда не действовал, – произнес Фрайтаг. Человек, с которого и началось их подполье. Сейчас он смеется, потягивая коньяк и с усмешкой разъясняет данность. Так, будто выиграл партию в покер, не имея даже приличных карт на руках. – Знаешь, три года назад я, наверное, и стремился что-то изменить. Но позже…. Осознание бесполезности борьбы настает медленно, – он будто читал мысли Кройцигера. – Ко мне оно пришло примерно через год с начала наших встреч. Хотя я думаю, даже не приди, все одно кончилось бы именно так. Сам посуди, с чего это ни один из наших прожектов не закончился успехом? Ведь сколько их было: застрелить Гитлера на зимней или летней олимпиадах тридцать шестого, – он начал загибать пальцы. – Убить его во время съезда НСДАП в Нюрнберге, зимой того же года. Взорвать в Мюнхене, во время ежегодного выступления восьмого ноября перед ветеранами. Взорвать во время парада в оккупированной Вене, снова прошлый. Убить во время возвращения оттуда, прямо на аэродроме. Убить… мне перечислять дальше?

Роман медленно покачал головой. Движение далось ему с трудом.

– Кажется, никто не собирался исполнять задуманное.

– Ты прав, – вдруг произнесла Шарлотта. – Прости меня, Роман, но я и не осмелилась бы. Не потому, что боялась, нет, я… из-за тебя. Ведь ты первым окажешься на подозрении, даже если у нас получится настолько здорово, что никто о нас не будет знать. Ты ведь бежал в Австрию сразу после поджога Рейхстага.

– Я уехал.

– А я… прости, говорю, не думая. Улетел, так будет правильно. Но всем казалось, что бежал, что избежал участи быть убитым, при поимке, как сотни других коммунистов, оказаться в Бухенвальде, как Тельман и его соратники….

– Я не коммунист, – он говорил на автомате.

– Я знаю, но для гестапо разницы нет. Когда ты вернулся, с фальшивыми документами, с лицом, изборожденным бесконечными страданиями, но и отчаянной решимостью, я поняла, что должна уберечь тебя. Мы жили тише воды, покуда тебе не удалось вернуться по-настоящему. Устроиться на работу, подыскать жилье.

– Мы могли бы оставаться вместе и дальше. Мне казалось, мы делали одно дело, – почему-то произнес он. Шарлотта покачала головой. Но ничего не сказала. Неловкую паузу прервал Фрайтаг.

– Теперь ты понимаешь, что наш кружок – он, скорее по интересам. Мы верили и не верили в свое дело, вернее, мы верили в то, что не верим в него. Но собираться вместе, тайно разрабатывать планы, которые никогда не осуществятся – это…

– Алекс, что ты несешь? – возмутилась Грета.

– Но ведь это правда, Гретхен. Сущая правда, ты должна понимать, насколько наши потуги оказывались несерьезны. Ведь, ни одно покушение не пошло дальше разработки плана, да и на этом этапе непременно находился кто-то, кто саботировал его. Отсюда простая мысль: мы ничего не хотели, кроме, как побыть вместе в созданной нами нереальной опасности…. – и неожиданно продолжил: – Наверное, не только мы одни. Ведь были и другие организации, занимавшиеся подобным.

– А сейчас? – невольно спросила она.

– Сейчас нет. И давно уже. С той поры, как фюрер занялся не просто чисткой рядов, но экономикой, на него не было покушений. Может и были, но столь же, как и у нас, иллюзорные. Да и зачем? Он вытащил страну из нищеты, подарил новые идеалы, уверенность в завтрашнем дне, возвысил немцев, вернул земли, отторгнутыми или во времена недавней республики или некогда раньше. Никто не желает – ни здесь, в доме на Кайзерштрассе, ни в Берлине, ни во всей остальной Германии, – слышишь, Роман, – никто не желает смерти фюреру. Немецкий народ принял его, пошел за ним, утвердился в мысли, что Гитлер и есть их ставленник, их мессия, как почитает его Клаус. Человек, который построит тот Тысячелетний Рейх, о котором говорит почти постоянно. Ни в ком, кроме самых отъявленных безумцев, нет даже мысли навредить ему. Мы приняли фюрера, все склонились перед ним, согласились с тем, чтоб он правил нами, как вздумается, оставив нам лишь величие, веру в светлое будущее и благополучие. А большего и не требуется. Мы стали единой нацией, мы сплотились ими, мы сами подняли его на щит. И теперь еще долго не снимем, до тех самых пор, покуда он не сделает чего-то особо безумного. Но даже если и сделает… – Фрайтаг помолчал, разглядывая Кройцигера, съежившегося в кресле. – Даже если такой безумец, как ты, найдется…