Николай Солярий - Исповедь мага. Роман в четырех частях

Потом меня отмывали в оцинкованном корыте горячей водой с мылом, мыло попадало мне в глаза, и я орал как резаный.

Но, пожалуй, из самых ярких воспоминаний был сон, который видел я несчётное количество раз на протяжении нескольких детских лет. Как только начинался этот сон, я уже знал, чем он закончится.

А начинался он с того, что я подходил к краю глубокого оврага и прыгал в него, но почему-то я летел не вниз, ко дну, а наоборот – вверх. Я летел не над крышами домов, не над лесом, а просто как ракета. Вокруг меня были только звёзды, а земля подо мной становилась всё меньше и меньше, пока не превращалась в шар, напоминающий яблоко. Меня несло в какую-то фиолетовую бездну, и я кричал туда: «УМ!», а затем «РАУМ!». И тело моё начинало вибрировать. Рассказывал я этот сон родителям, а они толковали его:

– Растёшь, значит. – И, может быть, были правы.

Какие-то физические изменения происходили со мной на следующее утро: лёгкие и горло были растянутыми и открытыми, словно труба. И эта как бы труба была до самого темечка. Через часик-другой эти ощущения исчезали.

Я любил этот сон, поэтому, уснув, радовался ему, когда онприходил. Но вот толком не помню, с какого времени я мог определить – варёное яйцо или сырое, не прикасаясь к нему. Как это получалось, сам не знаю. И ещё, взяв стручок гороха, мог безошибочно назвать количество содержащихся в нём горошин. Наши соседи разводили в сарае кроликов, а когда появились маленькие крольчата, дядя Андрей разрешал ходить с ним в крольчатник и кормить их цветочками клевера и листиками одуванчика. Крольчат было около десятка, я играл с ними и дал им всем имена, хотя они практически не отличались друг от друга. В общем, это были прозвища девчонок и пацанов с нашей улицы. Крольчонка с белым пятнышком на носу я назвал Томясой в честь соседской девчонки Тамарки, кролика с погнутым ухом – Шкляпом в честь Вовки, местного хулигана: и так далее. Каково же было удивление дяди Андрея: по половым признакам все имена совпали, Томяса и Шамаиха были кролихами, а Шкляп, Бутя и Панечкин – кролами.

Пироги дома пекли с разными начинками: с картошкой, морковкой, капустой и с луком и яйцом. Они были совершенно одинаковой формы и лежали вперемежку в одной большой чашке. С луком и яйцом были моими любимыми, я, почти не глядя, запускал руку в чашку и извлекал оттуда именно тот пирог, который был мне нужен.

А когда мы ночью залазили с пацанами в огород к Никифору воровать ранетки и быстро-быстро набивали их в карманы и за пазуху, наутро выяснялось, что червивых ранеток у меня никогда не было, а мои подельники выбрасы вали почти половину. За это на меня злились и говорили, что я, наверное, в детстве г… ел. Везло мне и в картах, и, наверно, я мог бы стать неплохим картёжником, но родители пресекли на корню эту деятельность, пообещав мне отрубить руки по самую майку, если ещё раз узнают, что я играю.

Став учеником повара в ресторане, я просто влюбился в эту профессию. Особенно любил готовить холодные закуски, делать овощные и мясные нарезки. Колбасу нарезал так, что она просвечивалась, сворачивал её в кулёчки, вставлял туда зелень петрушки или укропа, и получался дивный колбасный букетик. Создавать какую-нибудь феерию на блюде мне доставляло огромнейшее удовольствие.

Слова «даже есть такое жалко» служили мне высокой наградой. Готовил я и дома, каждый раз стараясь не повториться, что-нибудь новенькое, что-нибудь эдакое. Наверно, и родителям это тоже нравилось, особенно когда гости говорили: «Какой ваш Колька молодец!»

Были похвалы и такие: «Пожрал у вас – и нога перестала болеть». И такое было частенько. Соседка как-то сказала: «Попила вашего киселя – и газету без очков прочла».

Этому я не придавал особого значения. Через несколько лет, прочитав в «Комсомольской правде» об экстрасенсах, заинтересовался этим и решил сам попробовать.

Обложившись самиздатовской литературой, ушёл с головой в дебри экстрасенсорики. Не стану рассказывать, скольким людям я помог исцелиться, но вот однажды птичку вернул к жизни, это была трясогузка. Кот наш был большой охотник до птиц и грызунов, но имел такую особенность: пойманную добычу приносил в дом. А там её начинал есть, оставляя после себя перья или мышиную печень. Ему, наверно, хотелось показать, что не зря его в доме держат, он тоже на что-то способен. И как-то раз вошёл он в двери, урча и размахивая хвостом, держа в зубах птичку. И только собрался съесть, положив её на пол и прижав лапой, как я успел выхватить её у него. Проводив недовольного котяру за дверь, я занялся трясогузкой: глазки её были наполовину прикрыты, многочисленные ранки от зубов, на мой взгляд, были не очень глубокими; разместив её на газете, лапками кверху, я стал делать над ней пассы правой рукой, а левую отводил и приближал к её тельцу. Какое-то время спустя, уже решив, что старания мои напрасны и сделать тут ничего нельзя, я вместе с газетой отнёс её к котовой миске. Обратил внимание на неё через полчаса: она сидела на газете, без звука открывая и закрывая клювик. Взяв птичку в руки, я напоил её своею слюной прямо изо рта, а ещё через полчаса она стала прыгать и бегать по комнате. Раскрыв створки окна, я дал ей возможность самостоятельно вылететь на улицу.