Роман Алёшин - Чему быть, того не миновать. Летопись Линеи

Дождь практически прекратился, лишь чуток накрапывал, но все небо оставалось затянуто тучами, даруя ложное чувство позднего вечера.

– Ты ее отпустил, Готфрид. Она же головорез и видимо не мелкого пошиба, раз розыскные грамоты шлют. Не хочу и не буду читать тебе мораль, ты взрослый человек и я уважаю тебя, я на твоей стороне. Объясни мне лишь, – зачем? Ты обманул Зотика и спас ее от петли, так зачем еще и освободил?

Побег Лисы удивил простодушного Зотика, но не Леона. Рыцарь знал, что пленников повязали в деревне так крепко, что такие узлы проще было разрезать, чем развязать. Тем не менее, у дерева, где была Лиса, веревок не обнаружилось. Очевидно, Готфрид сделал это для того, чтобы не вызывать лишних мыслей у Зотика и противоречий с прежней легендой о том, что она в банде на вторых ролях. Так все могло сойти за то, что она выпуталась сама, ну, а отсутствие веревки уже можно додумывать самому, но Зотик был не из мыслителей. Произошедшее логично складывалось с защитой Лисы в доме Зотика, но итог Леона удивил, ведь тот искреннее полагал, что Готфрид достиг цели еще в застольном разговоре.

– Смешно прозвучит, особенно от меня, но она запала мне в сердце. Я в ней увидел, как бы дико это не звучало – родственную душу.

– Даже и не знаю, что думать теперь об этих словах, ведь мы всегда считали друг друга родственными душами, а тут, ты говоришь о близости к преступнице.

– Не бери в голову, просто поверь. Когда ей грозила смерть все, о чем я мог думать это только о том, как уберечь ее от гибели. Да, я этого добился, но не тут-то было. Стоило мне представить, как ее оголят на виду у мужичья и будут хлестать плетью, а потом еще и тронут раскаленным железом… я не смог ничего с собой сделать. Пусть у альвов и заживают все шрамы без следа, но я не мог позволить сделать с ней такое. Клянусь тебе мой друг, со мной такое впервые и это не сиюминутная прихоть.

Леон усмехнулся, а затем глубоко вздохнул.

– Скажу откровенно, – я не никогда не предполагал, что из нас двоих ты будешь первым.

– Первым? – переспросил Готфрид, потирая колючий подбородок, Беатриче повторила этот жест за ним, потирая крохотной ручкой свой подбородок.

– Да, через тебя прошло столько женщин, что я и не думал, что ты сможешь вот так вот взять влюбиться в одну из них, это как будто не для тебя, что ли.

– Поверь, Леон, ты у меня с языка снял эти мысли! Я не знаю, что в ней черт подери такого! Даже не знаю, веришь ли ты мне? Но меня тянет к ней так, что сил нет сопротивляться, клянусь наследством отца! Все эти годы воплощением любви для меня был стон и треск крепостных стен, что хрустят как сухой хворост в костре и раскалываются подобно ореху, под ударами будоражащих кровь выстрелов требушета. Я испытывал любовь к музыке мелодию в которой составляли крик вошедших в раж воинов, звон мечей и топот копыт, разбавляемых ржанием и сопением лошадей. Моя любовь – сражение, лишь в нем я чувствовал себя живым, хотя в два счета мог оказаться мертвым. Теперь же, моя любовь и любовь ли, принадлежит женщине, а ратному делу придется примерить на себя роль любовницы.

– Что ж, я рад за тебя и искренне надеюсь, что все это всерьез, а не однодневный роман, – Леон обнял друга, похлопав по спине. – Только обещай мне, что сам не станешь разбойником, ты же рыцарь в конце концов.

– Обещаю! – ответил на шутку друга Готфрид и они оба посмеялись.

От Готфрида не укрылась тревога Леона, который хоть и поддержал друга, был крайне обеспокоен тем, что он сделал. Готфрид испытывал крайний, удушливый дискомфорт от того, что его другу придется хранить эту тайну. Леон делил мир на черное и белое, Готфрид же после потери родителей своих скитаний по улицам, уже и забыл о существовании таких цветов, его мир состоял только из полутонов. Ему лишь оставалось гадать с каким трудом и внутренней борьбой Леону далось произошедшее. Но как говорится в иных сказках и присказках, – победила дружба. Дружба, которую Леон ставил превыше принципов, обетов и прочего как показала практика, хотя ранее он считал, что это вовсе не так.

Под накрапывающем дождем, по грязи пленников провели к плачущей сосне, дали право последнего слова, а потом все закончилось. Последними словами одного из разбойников стали: «Целуйте до старости жопу старосты», обращенные к эквиларам. Второй попросил прощение у матери, а третий от страха потерял дар речи и так ничего не сказал, но судя по всему, надул в штаны. Разбойники украсили собой одинокую сосенку в поле, покачиваясь на ее ветвях. После не самого воодушевляющего зрелища, рыцари обратились к записке от призраков, – она действительно была нацарапана кровью на клочке дубленой кожи. Характер царапин указывал на то, что сделаны они были чем-то вроде когтей, но никак не ножом, как предполагал Готфрид, который без всякой брезгливости распробовал на вкус кровь с послания, ожидая, что это будет вино. Зотик попутно подготовил к ночной вылазке три отличных одноразовых факела, способных гореть в любую погоду.