Кирилл Берендеев - Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

Опрашивали часа два, оба попеременно. В душной маленькой комнате с неработающим кондиционером и насмерть задраенными окнами. Знакомые папки, разбросанные по столам, залитые грязью окна и чахлая герань на подоконнике. Пыльный портрет президента.

Подробно спрашивали о проведенном в отлучке времени, о прибытии в город, о первых шагах в квартире. В багровой комнате начал путаться, сам спросил, были ли стены залиты кровью. Переглянулись, но не ответили. Начали уточнять, как подошел, как схватился, что говорила Аля. Отвечал, чувствуя пустоту, вроде и здесь и где-то в вакууме. Затем, старлеи снова переключились на время до. Ссоры, размолвки, – нет, не было. Переглянулись. Снотворное, сердечные капли, прочие лекарства, как часто, как много, приступы, приезды скорой – не знаю, зачем, ведь, за прошедшую неделю все это вызнали и без меня. Неловко заговорили об интимном, тут же прекратили, вернулись к времени отъезда. Прибыл на пять дней раньше, с вокзала отправлял сообщения. Спросил на всякий случай: дошли? Нет ответа. Еще о семейной жизни: планировали ли усыновить, я вздрогнул, ни разу разговора не было. Почему, и сам не знал. Затем о необходимости моего отъезда, о показаниях соседки, о наших отношениях. Горло устало, попросил воды. Налили в стакан минералки, затем подали показания на подпись. Спросил, это все? Один кивнул – да, в ближайшее дни выдадут труп, дело будет прекращено за отсутствием состава преступления.

Ручка застыла. Вспомнил вчерашнюю истерику, сжался. Стал противен сам себе. Аля ждала, держалась, когда и не такое случалось, всегда верила, даже, когда я терял почву под ногами. Вытаскивала, когда я перестал надеяться. Уйдя от Наташи, готов был уйти совсем, отвернуться к стене и ждать. Она все время, долгие недели, поддерживала, помогала. Где бы и что бы ни случалось. Сколько спрашивал ее, робкий, растерянный: не бросишь? Не оставишь? Не верил, боялся уверовать. А теперь что?

Меня поторопили, расписался и вышел. Едва оказался на улице, позвонила Наташа. Совсем не вовремя, говорить не хотелось, она поняла это и отключилась. Я отправился на работу. Да и там сидел сиднем, покуда «Катыков, я вижу, вы заняты совершенно другим», начальник не выгнал; как затравленный пес поплелся к приютившей меня. Отчего-то, меньше всего хотелось встречаться с Наташей. Вроде и разошлись мирно, но мне было тяжко, неуютно, нехорошо, больше от того, что ни раньше, ни теперь, не мог с ней поговорить. Все от этого – и неудавшийся брак, и претензии Яны, и расставание. Девочка все поняла, куда быстрее мамы. Не сходимся, да, кажется, не больно и рассчитываем сойтись, а маленькой или все или ничего, середин она не принимала. Наташа готова была терпеть бесконечно, потому ушел, потому не решилась вернуть. В этом вся: не решалась. Пытаясь влюбить, не могла надавить, задеть ту точку, после которой уход был бы равнозначен смерти. Жила робкими прикосновениями, после которых не оставалось следов. Едва разошлись, как я забыл, какого это, быть с ней. Казалось, вообще никогда и не жили. И первой в мою жизнь вошла Аля. Сколько раз я говорил ей, что со мной это впервые? Ощущал себя эдаким робким школьником, – кажется, ей нравилось это. Я сразу прикипел к Але, только страх, что она уйдет, какое-то время преследовал; но к зиме он оставил, подарив воспоминания об отпуске, которые невозможно изгладить или перебить.

Начало темнеть, я набродился, ноги гудели, мозг устал переваривать прошедшее, понимая, что работа эта еще предстоит в течении долгих лет. Побрел на кухню, к Наташе, открыв дверь, пригласила ужинать, снова ничего не спрашивая, не знаю, почему, но покоробило. Молча поел, молча ушел в душ, вернулся к телевизору – она ждала, безмолвно сидя рядом. Не помню, чтоб меж нами были ссоры, нет, раз всего, в самом начале, когда она отказалась от встречи и два часа не подходила к телефону. Потом не выдержала, позвонила. Не то, что с Алей, до искр, до пределов, и страсть, и нежность, и все, что только можно. Первое время я уставал, не мог привыкнуть, еще больше боялся, что оставит, вот ведь колючка, и царапает, и питает живительной влагой. После успокоившись, только обнимал ее, царапавшуюся, крепче, прижимал к сердцу, пия яд, словно мед. Она успокаивалась, даруя наслаждение. Выплеснув желчь, принималась наводить порядок в душе. И уже снова сидим перед телевизором и болтаем о всякой чепухе, будто ничего не было. Да я и не помнил, как именно мы ссорились, что-то подобное разряду молнии. И тут же ответное: после вспышек, как бы желая загладить их, вычистить из памяти, Аля дарила себя, страстно, неистово, почти отчаянно.