Николай Ловцов - Всемирный следопыт, 1928 № 06

Проводив Толоконникова, Агапыч вернулся в зал, потушил свечи. Темнота, словно ждавшая этого, выпрыгнула из углов, спустилась с потолка. Потускнело золото портретных рам, смутно засинели квадраты окон. Суеверно крестясь, Агапыч осторожно, на цыпочках вышел из зала, стукнул в дверь камердинера-немца: «Ухожу-де, запри» — и, нахлобучив треух, выполз на заводский двор. Шагая к своему флигельку, оглянулся на Быштым. Остановился сразу. Протер глаза. Опять поглядел.

На макушке Быштыма горел костер. Мерцающий одиноко во тьме огонек имеет притягательную силу для человеческого взгляда. И Агапычу почудилось, что кто-то безжалостный и злой смотрит с вершины горы на обреченный завод.

Но вот острая макушка Быштыма начала вырисовываться яснее и яснее, словно кто-то поставил сзади горы огромную свечу, а в следующее мгновение яркое зарево трепетным пологом повисло на черном ночном небе.

Агапыч повернулся и, махая руками, побежал обратно к господскому дому…

Смерть любимца-какаду не на шутку взволновала Шемберга. Даже укрывшись уже одеялом, в кровати, не мог забыть он окровавленный трупик птицы. Подвинув ближе к изголовью столик со свечей, раскрыл сафьяновый томик «Мессиады» Клопштока. Патриотические и религиозные строфы поэта успокоили взволнованные чувства управителя и… навеяли дрему. Задул свечу и улегся поудобнее. На одну минуту, увидел розоватый отблеск, пробивавшийся через неплотно прикрытые занавески окна. Решил, что это всходит месяц, вздохнул глубоко и словно полетел в бездонную пропасть…

Проснулся сразу от странного звука, похожего на отдаленный, тихий звон колокольчиков. За время сна потерял всякое представление о времени, — не мог понять, свел ли он веки на одну секунду или проспал несколько часов. Тихий, едва уловимый звон повторился где-то совсем близко, чуть ли не в головах его кровати.

— Кто здесь? — крикнул сдавленным хриплым голосом. Страх перехватил горло.

— Это я, ваша милость, — ответил из-за дверей спальни камердинер.

Шемберг облегченно про-себя выругался. Спросил недовольно.

— Што надо?

— Извините, ваша милость, что тревожу столь неожиданно. Но вести получены, не терпящие отлагательств.

Нашарил в темноте туфли, надел шлафрок и отпер двери. Вместе с камердинером, внесшим зажженный канделябр, в управительскую спальню проскользнул Агапыч. В руках он держал громадную связку ключей, тихое позвякивание которых и разбудило управителя.

— Ну, затем беспокоиль среди ночь? Пример? — строго спросил Шемберг.

Агапыч, не отвечая, молча подошел к окну и отдернул занавеси.

— А вот зачем! Сами изволите видеть.

Шемберг взглянул и заколотился крупной редкой дрожью, словно ехал по ухабистой дороге. Небо пылало нежно-розовым заревом.

— Што это?

— Пугач! — сурово и лаконично ответил Агапыч. — И до нас добрался. Вишь, Петровский завод жгет. Баталия, видимо, там немалая идет. Набат слышен, из ружей палят.

Шемберг схватил канделябр и бросился вон из спальни. Видно было, как он несся по анфиладе [55] Анфилада — ряд комнат, дверей или сводов, расположенных по прямому направлению. ) комнат, — развевались полы шлафрока, пламя свечей коптящими языками стелилось по воздуху. Добежал до лестницы на вышку и скачками, через две три ступени, ринулся наверх… Агапыч всплеснул руками и шариком покатился за управителем.

Ветер, свистевший в перильцах вышки, загасил свечи. От этого еще чернее показалась ночь и еще ярче зарево, из бледно-розового превратившееся уже в багрово-красное и охватившее всю северную часть неба. Огонек на макушке Быштыма погас, растворился в пламенных разметах зарева. Оттуда, со стороны огненного моря, еле слышными вскриками долетали звуки набата, словно стая медных птиц неслась, моля о помощи.

Вот зарево вспыхнуло особенно ярко, осветив толпу у стены дома, нагие березы господского сада и черные пятна вороньих гнезд на них. Огненные блики легли даже на Белую, и она в их отсветах текла медленная и темная, как сапожный вар. И тотчас же, покрывая тревожные вопли набата, над горами гулко охнул пушечный выстрел и звонко раскатился по реке. Воронье сорвалось с гнезд и с оглушительным карканьем закружилось над домом. Словно догоняя первый, покатился гул второго выстрела. Задребезжали стекла. За спиною Шемберга шептал Агапыч: