Эдуард Михайлов - Долина

1980 год. Средняя Азия. Ташкент. Район Кара-камыш.

Когда над спящим городом сгущаются сумерки (а ночи в Ташкенте такие черные, что на расстоянии вытянутой руки ничего не видать), во дворах, на лавочках, где когда-то сиживали еще отцы, собирается молодёжь. В основном это взрослые, знающие друг друга с пеленок парни. Одни отслужили в армии, другие только собираются туда, кто-то учится в ВУЗе, а кое-кто успел отмотать срок в тюрьме. Все они давно освободились от родительской опеки, и их имена уже не выкрикивают из окон матери с наступлением темноты. Они самостоятельны и серьезны. Независимы, но дружны. Ни гитар, ни девушек рядом нет – это уже в прошлом. Почти у каждого есть своя семья, и ночные посиделки во дворе давно превратились в своеобразный мальчишник, где по кругу ходит косяк анаши, не возникает конфликтов, и отсутствуют случайные лица.

На тот момент мне было 13 лет, и в этом раннем возрасте я был, пожалуй, единственным обитателем беседки, если не считать моего друга-сверстника Марсика, которому, к сожалению, не всегда удавалось ускользнуть из под контроля строгой татарской семьи в ночное время. Войти в круг этих взрослых парней, и остаться с ними в равных отношениях было делом не простым, однако я очень хотел этого. И стремился. За довольно короткий промежуток времени мне это удалось, о чем не премину рассказать в свое время.

Поскольку на описываемый период у нас с Марсиком своей конопли не водилось, мы поставили себе в задачу поиск и покупку папирос, чтобы хоть таким образом наше долевое участие в "травокурении" было практически оправданным. Надо сказать, папиросы в Узбекистане были страшно дефицитным товаром в ту пору, и найти их в свободной продаже не представлялось возможным. "Беломорканал" привозили из России барыги, и в короткий срок продавали их целыми чемоданами с пятикратной наценкой. Иногда пачку папирос можно было увидеть как бы "невзначай" лежащей возле продающих семечки теток, однако это считалось очень удачным обстоятельством. Днем, вытряхнув из копилки-поросенка необходимую сумму, мы с Марсиком устремлялись на поиски папирос, и, в общем, редко возвращались во двор с пустыми руками.

Копилка, которую мы так безжалостно трясли, принадлежала старшей сестре Марсика – Гульке, студентке, красавице и почти невесте. Разумеется, она не догадывалась о нашем "крысятничестве", иначе, как говорил Марсик: "…вони будет на целый месяц… С первого класса копила, дура…" Отношения между ними были, мягко говоря, не "братские", и они постоянно грызлись, словно кошка с собакой.

Между тем, добыча папирос становилась делом все более хлопотным, что весьма серьезно портило нам с Марсиком настроение. Случай, раз и навсегда решивший эту проблему, произошел довольно скоро, поскольку Провидение тщательным образом следит за процессом чередования двухцветных полос, из которых скроены наши Судьбы.

В нашем дворе, в однокомнатной халупе, проживал одинокий дед, ветеран Второй Мировой. Свою левую ногу, по самое бедро, он оставил где-то на полях сражений, и весь свой нехитрый, ежедневный путь до пивбара и обратно, проделывал на костылях. Обе щеки старика были пробиты насквозь немецкой пулей, страшные шрамы от которой он скрывал под густой щетиной. Весь квартал знал этого деда, поскольку тот был завсегдатаем ежегодных праздничных мероприятий по случаю Дня Победы, когда в рамках культурной программы, увешенного орденами, его, уже не "вязавшего лыка", приводили под руки в школу, и на торжественной линейке показывали нам, соплякам, как музейный экспонат. Раза три в неделю инвалида навещала жившая в центре, дальняя родственница, полная и молчаливая женщина средних лет, которая готовила еду из привезенных с собой продуктов, стирала и вывешивала на балконе вещи деда, убиралась в квартире, и уезжала к себе, чтобы через пару дней вернуться опять.

Дед абсолютно ни на чем не заморачивался, и, начиная с обеда, только и занимался своим любимым делом; глушил пиво в летнем павильоне до самого его закрытия. В пивной не было предусмотрено сидячих мест, и несколько часов кряду, дед, словно оловянный солдатик ,мужественно торчал у стойки, опираясь на костыли. Хозяин павильона – Тахир, поначалу предлагал инвалиду стул, но тот отмахивался, желая оставаться строевым солдатом, и безграничная любовь к пиву, видимо, придавала ему сил. После закрытия пивбара, дед с завидным постоянством ковылял на своих "трех" ногах по узкому тротуару в сторону дома, и на его старом коричневом пиджаке звонко бились друг о друга всегда начищенные до зеркального блеска ордена.