Василий Лягоскин - Тайна пролива «Врата скорби». Том третий

– Да! – усмехнулся он своей мысли, глядя в спину полковника, уже подходившего к больничному комплексу, – попробовал бы я не выполнить его приказ…

Следующая мысль заставила его быстрее зашевелить ногами – так, что у дверей лазарета их с профессором тандем догнал командира.

– Товарищ полковник, – Никитин умоляющим голосом попытался остановить Кудрявцева, – разве можно их сюда? Тут же дети!

– Ну, – усмехнулся командир, открывая дверь перед носом тракториста, – раз сюда никто не сможет забраться, значит, что?…

Он спросил, и сам же ответил, открывая уже другую дверь, ведущую в отсек, где сам тракторист ни разу не был:

– Значит, отсюда тоже никто не сможет выбраться!

За дверью был длинный коридор, в котором были лишь десять других; закрытых и расположенных попарно – по пять с обеих сторон. Полковник открыл две из них, и изумленным взорам Никитина и Романова предстали небольшие комнатки. Сам Анатолий именно так представлял себе палату для буйно помешанных. В комнатах не было ничего – кроме стен пола и потолка; все из той же пластмассы, сейчас мягкой, и расслабляющей. Плечи Ранье в руках тракториста ощутимо расслабились, как только пострадавшего внесли внутрь. Но думать об этом не хотелось – ни о пластмассе, наделенной очередным удивительным свойством, ни о чем, даже о детях…

Безжалостная рука командира выдернула Анатолия и из комнаты, и колдовских грез. Уже в коридоре полковник показал на две двери – под номерами «один» и «два» – сюда никто не сможет войти… кроме меня.

– А если…, – начал было задаваться вопросом профессор; и испуганно умолк.

Никитин прекрасно понял его; он тоже не мог представить себе такого катаклизма, что лишил бы их командира; даже уточнил такой кошмарный вариант: «Тогда бы уж и для нас ничего не имело значения! Ни для меня, ни для профессора, ни для…».

Уши тракториста вдруг запылали огнем; он вспомнил, что совсем недавно пытался изгнать из памяти такие родные имена. Командир рядом понимающе улыбнулся – чуть печально, как показалось Анатолию. А потом показал на дверь, ведущую в родильное отделение:

– Иди, полюбуйся на свое счастье. Тебе скоро в командировку (полковник посмотрел на часы) – через полтора часа. В краткосрочную.

– Какую?! – тракторист был готов на любой подвиг, лишь бы его поскорее пропустили в заветную дверь.

– Очень ответственную, – хитро улыбнулся командир, – на сеанс массажа.

– Так я же в очереди…

– А ты без очереди, по блату, – еще хитрее подмигнул Кудрявцев; потом стал серьезным и сосредоточенным, как обычно, – и не думай, что это поощрение, товарищ рядовой запаса (Анатолий подтянулся). Считай, что ты туда как Александр Матросов, грудью на амбразуру…

Этот массаж ничем не отличался от предыдущих. Ласковые, а по мере продвижения к финалу все более жесткие и твердые пальцы Ради и Нари порхали по спине, выгоняя из тела и души все лишнее, и вливая на место этого «лишнего» могучий заряд энергии. Анатолий, как инструктировал командир, не вдумывался в свои ощущения; не пытался разглядеть в движениях тайских массажисток что-то подозрительное. Он отдался волнам блаженного бездумья; попытался даже забыть о командире, о его последнем испытующем взгляде. Поначалу это не получалось. Тогда Никитин стал думать о дочерях, о Тане-Тамаре, и не заметил, как задремал.

Через два часа он бодро вскочил с топчана, бросил короткое «Спасибо!» тайкам, согнувшимся в глубоких поклонах, и буквально выскочил из дверей, как пробка из бутылки шампанского. Чтобы попасть в руки командира. Впрочем, полковник Кудрявцев не стал долго обниматься с трактористом; он отпустил его и так – глаза в глаза – спросил: «Ну, как?!».

– Все прекрасно! – Анатолию хотелось заорать во все горло, – и жизни хороша, и жить хорошо! Еще бы…

Тут он перевел взгляд на улыбавшегося рядом профессора, и внутри все вспыхнуло яростным огнем:

– Ах, ты, падла! – Романов ухмылялся так гадко и зло, что тракторист вдруг представил себе, что за эти два часа произошло что-то ужасное, непоправимое, и профессор Романов имеет к этому самое непосредственное отношение.

Он занес руку для удара – совсем, как Герхард Швидке недавно, и… забился в крепких объятиях командира, не в силах добраться до отскочившего далеко назад профессора. А рядом так же гадко ухмылялись Левины, на которых (несмотря на их гигантские габариты) тоже хотелось наброситься, и бить и бить; топтать и топтать – превращая чужую плоть в кровавую кашу.