Василий Лягоскин - Тайна пролива «Врата скорби». Том третий

– Разве что вот они – профессор с Таней-Тамарой… ну, еще Зина, Валерка Ильин, Марио с Иринкой (заразой такой!), тот же Виталька Дубов…

Они с Романовым как раз вышли из лазарета, и улыбки на их лицах смыло словно ливнем, который по-прежнему шумел за куполом. Здесь, за пределами умиротворенной атмосферы больничного комплекса, они опять окунулись в невидимые волны ожидания чего-то трагического; может, ужасного.

– Вот так же я себя чувствовал себя, когда в городе «резвилась» академик Арчелия, – пробормотал профессор.

Никитин согласно кивнул, а потом резко повернулся к домику, который воздвигли рядом с Цитаделью взамен погибшего под лапами разъяренного тираннозавра. Тайский домик для массажа, конечно же, восстановили. Но теперь он был частью их прошлого; живым памятником истории. А оздоровительные процедуры не прерывались ни на час в новом помещении – гораздо более комфортном; с раздевалками, душем, и уютными креслами, в которых можно было подождать своей очереди, или напротив – порелаксировать после сеанса с чашкой ароматного чая.

– Подожди-ка, – Анатолий придержал профессора за рукав камуфляжа, – что это он тут делает?

Перед дверьми массажного домика, который кто-то успел назвать салоном «Клеопатра», топтался в явном нетерпении француз, Жюль Ранье.

– А ведь его не было на лекции! – профессора словно озарило; он даже поднял руку, чтобы хлопнуть ею по выпуклому лбу.

– Да, – голос командира, неслышно подошедшего сзади, заставил обоих подпрыгнуть на месте от неожиданности, – я проверял. Он как раз всю твою лекцию, Алексей Александрович, продрых на массажном столе. А теперь, скорее всего, поджидает своего дружка – Швидке.

– Так это они, – резко повернулся к командиру Романов, – это из-за них?…

Он не закончил вопроса, который прекрасно поняли и Анатолий, и полковник Кудрявцев, закачавший головой:

– Как-то все у них напоказ; глупо, неубедительно… противно. Скорее, отрыжка той самой толерантности (все трое чуть заметно поморщились). А вот это все, – рука полковника обвела пространство под куполом, подтверждая, что командир тоже чувствует нависшую над городом угрозу, – совсем другое. Тут кровью пахнет. А от этих чудиков…

Он махнул рукой теперь совсем пренебрежительно; как оказалось зря. Командир тоже ошибался… не часто, но все же.

Ранье, в своем волнении не заметивший тройку разведчиков во главе с командиром, бросился к спрыгнувшему сразу с третьей, верхней ступени салона Герхарду, и… получил от товарища знатный хук слева. А потом – вдогонку, еще и справа. Француза буквально смело на жесткую дорожку. Сам тракторист постоял бы, полюбовался, как один «евротолерант» пинает второго – от души, не жалея ни ребер, ни лица друга, уже залитого кровью. Но командир («Ага! Тоже помедлил пару мгновений!», – порадовался за Кудрявцева Анатолий, – ну, и правильно!!») уже несся к драчунам; уже ловко, неуловимой подсечкой укладывал Швидке рядом с жертвой его яростной вспышки, и фиксировал намертво невесть откуда взявшимся пластиковым шнуром.

– Ага, – обрадовался еще раз тракторист, – из таких пут даже тираннозавр не вырвется. А если командир их еще и «заговорил»…

А командир, между тем, повернулся к подбежавшим профессору и Никитину. В его глазах Анатолий прочел промелькнувший молнией чуть растерянный вопрос: «Ну, и что теперь с ними делать?». С языка говорливого тракториста успел сорваться ответ:

– В кутузку их, товарищ полковник!

Впрочем, никакой кутузки в городе не было. И командир принял другое решение. Легко подхватив тело беспамятного француза, он кивнул на спокойного, на удивление расслабленного сейчас Швидке: «Берите его, ребята!». Анатолий к немцу не испытывал сейчас никакой неприязни. Во-первых, был «благодарен» за драку (вздохнул: «Грешен… прости, господи!»), а во-вторых… знал по себе – после рьяной драки, в которой Никитин прежде не прочь был поучаствовать, наступает вот такое умиротворение, опустошение в душе и теле. Словно вместе с агрессией выплеснул из себя всю грязь и мерзость; и… можно копить по новой. Но нынешний тракторист был совсем другой личностью. Ту самую грязь, или мерзость, если они и пытались укорениться внутри, он исторгал из себя сразу же; имея перед собой такие примеры, как командир или Алексей Александрович…

Никитин даже негромко рассмеялся, уличив себя в том, что во второй раз на неполные десять минут попытался объять необъятное – перечислить всех своих друзей… настоящих товарищей. А еще он на удивленный взгляд профессора ответил своим, горделивым – ну, как же, он ведь взялся за плечи француза, за более тяжелую часть его неподвижной тушки! Причем, совершенно бессознательно. Прежний Никитин уже держался бы за ноги. Если бы вообще бросился выполнять приказ командира.