Ольга Лущинская: Мой мир. Малкольм Тернер. Книга первая

Дальше мой путь не терпел остановок, я добирался быстро, проходил через пост охраны и шел к своей съемочной площадке. Утром на киностудии было довольно пусто, редко доводилось увидеть кого-то и поздороваться. Я точно знал, что те два часа до прихода актеров, позволяют мне полностью занять любую декорацию, любые установки и аппараты. Два часа разминки, тренировки, оттачивания навыков. Это именно то, что мне было нужно. Я всегда пользовался страховкой, как обязывал мой контракт, хоть и не всегда видел в ней необходимость. Может, звучит немного безумно, но страх перед опасностью заставлял меня действовать осторожно, максимально сосредоточиться и дерзнуть попробовать что-то новое. Развиваться никогда не поздно, так ведь?

Не скажу, что я общителен и имел много друзей. Напротив, я частенько слушал, когда кто-то очень хотел мне поведать какую-либо историю, понимающе кивал (в редких случаях не соглашался, пытался что-то доказать и объяснить) и дальше занимался своими делами. Едва ли нашелся бы хоть кто-то, кто мог бы поделиться секретом со мной (или кому бы я доверил секрет).

Я так увлекся работой, что не заметил, как съемочная площадка постепенно заполнилась персоналом и актерами. Работу они еще не начали (я имею в виду актеров), но пора было немного передохнуть и перекусить. Спустившись вниз к обеденным корпусам, я направился в столовую для вспомогательного персонала (я точно знал, что сейчас там почти никого нет), уселся ближе к окну и мгновенно умял вкусный подарок старушки Висси под кружечку горячего чая.

До меня донесся отвратительно высокий звук сирены. Где-то произошло происшествие. Я выбежал на улицу и осмотрелся. Может, пожар? Где? Странно. Дыма нет, ничего не горит. А что там… Кто-то бежит в седьмой павильон. Я сразу помчался туда. Уже на подходе были слышны слезливые крики, кто-то отчаянно звал на помощь. Это был маленький ребенок. Я точно знал этого мальчишку. Он приходил сюда с отцом каждый день, носился по площадке, приставал к окружающим со своими забавными детскими вопросами, играл и отвлекал режиссера от работы. Бедный сорванец забрался высоко на декорации, зацепился кофтой за верхушку фермы, установленной специально для съемок нового фильма о заброшенном городе, соскользнул и повис в таком положении. Ему было страшно пошевелиться, он мог сорваться в любую секунду.

– Малкольм, вот где ты! Умоляю тебя, мой сын застрял, все каскадеры шляются неизвестно где, помоги ему! – взволнованно кричал режиссер.

– Постарайтесь поймать его, если он начнет падать, я бегу наверх, – выдал я уже на ходу и побежал к постройкам.

На эту конструкцию я никогда не забирался, она была установлена исключительно как декорация, поэтому моего веса явно не выдержала бы. Нужно было найти другой способ. Если я только встану на эту штуку, она тут же упадет, и ребенок с ней вместе. Осмотреться… скорее, время уходит… вот! Если я заберусь на стропила, то дотянусь до малыша! Веревка, на входе я точно видел веревку. Да, вот она, осталась здесь благодаря ленивому стажеру, который не удосужился унести ее на склад после съемок рекламы о ковбоях. Никогда не думал, что такая халатность на работе сыграет хорошую службу. Я схватил веревку, привязал один конец к колонне, другой – к тяжеленькому муляжу револьвера, и перебросил его через стропила. Быстрее, надо взобраться, мальчишка вот-вот сорвется! Еще немного, несколько метров… Нет! Он сорвался! Еще чуть-чуть и… есть! Я схватил его за руку, как вовремя! Уф… мальчик, весь в слезах, заглянул мне в глаза и, охрипшим от страха голосом, просипел мне:

– Спасибо… дядя…

Я подтянул мальчугана ближе к себе, чтобы он мог обхватить меня, и спустился с ним по веревке вниз. Перепуганный отец в ту же секунду подскочил к нам под гром аплодисментов, подхватил сына на руки и дрожащим голосом, глядя на свое дитя, произнес:

– Кевин, я так боялся за тебя! Зачем ты туда забрался, ты же мог пострадать! Никогда больше так не делай, я же не переживу, если ты пострадаешь! Малкольм… спасибо тебе.

Я одобрительно кивнул и отправился работать дальше.

К концу дня павильоны постепенно опустели. Пора было идти обратно. В это время года было довольно тепло, но солнце пряталось за горизонтом около половины десятого вечера. Так странно, но сам заход его длился два с небольшим часа. Пожалуй, именно эта особенность подарила городу его мелодичное название. Больше всего на свете я любил эти закаты. Редкие перьевые облака лениво плыли высоко по небу, медленно тая, рассеянно теряли свои пушистые кусочки, рассыпались по небу, как пух на ветру, и пропадали в золотисто-огненном сиянии небес. Тихо шумело море, расстилающееся вдоль набережной. Изредка его мелодичный шум звонко перебивали крикливые чайки, разговоры случайных прохожих и клаксон велосипедиста. Блики солнца на морской глади, как сигнальные огни, ярко слепили глаза пешеходов, манили к себе, задержаться хоть на пару минут, взглянуть, вздохнуть, покориться величественной тишине этого теплого вечера. Легкий бриз ласково гладил щеки, щекотал нос соленый воздух, слабо разносившийся по улице. Все это дарило мне ощущение отсутствия времени. Никто не спешил, все двигались так медленно и плавно, как эти самые румяные облака. Такие вечера стоили дороже всего того жемчуга, что находился в Лучистом море, дороже любых богатств, что только можно себе представить. Это дар природы, дар мудрости и безмятежности, доступный каждому, разливающийся теплотой в душе и покоем в сердце.