Глеб Голубев - Следствие сквозь века

Еще ниже, на ступенях лестницы, ведущей к вершине пирамиды, перед этими победителями распростерлись пленники с искаженными болью и страданием лицами. Один, с запрокинутой головой и бессильно повисшими руками, уже был принесен в жертву свирепым богам. Остальные пленники покорно ожидали той же участи. Лишь один из них горестно вздымал руки, умоляя о пощаде.

Вся картина была полна какой-то удивительной, энергичной и мрачной экспрессии. Каждая фигура была выписана с малейшими деталями причудливых костюмов. И яркие краски — алые, зеленые, голубые — почти совсем не выцвели за века!

— Хороша? — спросил Альварес таким тоном, будто сам нарисовал все это.

— Великолепна! — тихо ответил Андрей, не в силах отвести глаз от картины и совсем забыв на миг о заветной гробнице.

— А это вы видите? Присмотритесь внимательнее, — вдруг совсем другим, помрачневшим голосом спросил профессор, показывая пальцем на несколько лиц на картине.

Андрей пригляделся, но ничего особенного не заметил и вопрошающе посмотрел на Альвареса.

Тот схватил факел и поднес его к самой фреске.

— Неужели вы не видите, что у многих фигур выцарапаны глаза?! Да не у одиночных, а целыми группами!

— Теперь вижу.

— Сначала я подумал, будто там были драгоценные камни для оживления изображений и со временем они выпали. Пробовал даже искать эти камни в земле, накопившейся за века на полу Нет, никаких камней там не было. Просто кто-то нарочно повредил фреску, выцарапывая именно глаза. Кто-то хотел сознательно осквернить эти священные изображения на стене храма. Кто? Пьяный лесоруб или тем более бродячий суеверный охотник этого не стали бы делать, бессмысленно. Значит, повреждения нанесены еще в древности — или восставшими, или вторгшимися чужеземцами…

— Но, может, это все-таки естественные повреждения? От времени?

— Нет, — замахал факелом Альварес, заставив Андрея отшатнуться в сторону. — Есть явные следы человеческих рук, царапины! А эта трещина?

Сунув факел в руки своему помощнику, профессор рывком сдернул брезент с пола и отшвырнул его в угол.

— Видите эти трещины по углам плиты, прикрывающей вход в гробницу? Ее явно пытались расколоть, чтобы осквернить могилу.

Андрей молча уставился на плиту. По ее поверхности, отполированной почти до блеска, змеилась кривая глубокая трещина. А один уголок плиты был отбит.

Трудно передать, что творилось в душе молодого ученого. Он молчал, не находя слов, но совсем по иной причине, чем Альварес.

Все его мечты и надежды рухнули в один миг…

— Ну, что же вы стоите? — спросил Альварес, озадаченный и даже слегка обеспокоенный его мрачным молчанием. — Давайте разбивать ваш стерильный шатер…

— Зачем? — глухо спросил Андрей, не поднимая головы.

— Как зачем? Будем вскрывать гробницу!

— Можно вскрывать и так… Как вы обычно делаете. Для меня она бесполезна.

— Как бесполезна? — рявкнул профессор. — Почему?!

— Она не герметична.

На какой-то миг Андрею показалось, что Альварес может его сейчас убить. Выхватит факел из рук окаменевшего Франко и ударит по голове…

— Но в гробнице никто не копался, вы же видите, что плиту не сумели разбить или поднять! — закричал Альварес, потрясая над головой тяжелыми кулаками.

В дверной проем, подталкивая друг друга, заглядывали заинтересовавшиеся его криками рабочие.

— На плите трещины. И угол отбит, — стараясь не смотреть ни на них, ни на Альвареса, ответил Андрей.

— Подумаешь, крошечная щелка!

— Я могу взять пробы, если вы настаиваете, но результаты их, какими бы они ни оказались, публиковать не стану и ссылаться на них не буду. Это совершенно бесполезно. Опыт нечист.

— Тогда убирайтесь со своими пробирками и не мешайте нам работать! — заревел Альварес. — Вы отказались при свидетелях, и кончено!

В бешенстве он несколько раз пнул ногой один из тюков со стерильным оборудованием, которое так оберегал Андрей всю дорогу.

С помощью рабочих Андрей поспешил вытащить из комнаты свои вещи и отнес их обратно в лагерь, где и уселся под кустом в полном отупении, охватив голову руками.

Сколько он просидел так в одиночестве и глубокой прострации, Андрей не мог бы сказать.

Потом раздалось тяжелое сопение, зашуршала трава под ногами, и рядом с ним грузно опустился на землю Альварес.

— Ладно, chamaco [19], не дуйся на меня, как девчонка, — виновато сказал профессор. — Я тебя понимаю, но и ты должен простить меня.

Он грустно посопел, вздохнул и добавил;