Эжен Сю - Плик и Плок

В эту минуту Хитано, склонившись на передний борт своей тартаны, прислушивался внимательно к мерному шуму, глухо раздававшемуся, как бы от поступи многих лошадей.

— Наконец, вот и они! — вскричал он.

Одна только узкая тропинка, пробившаяся в скале, пролегала с вершины горы Toppe, образуя множество изворотов. Наклон спуска был от нее не слишком крут, но надлежало употребить довольно много времени, чтобы достичь берега.

На конце этой тропинки показался человек верхом, которого едва можно было различить при бледном свете сумерек. Он остановился, по-видимому, посоветовался с минуту со своими спутниками, вероятно, скрытыми за находившимися вблизи алоями, потом бросил вверх зажженную цигарку, которая описала легкую огненную борозду.

Когда такой же сигнал поднялся с тартаны, этот человек стал продолжать свой путь верхом с двенадцатью испанцами, которые продвигались осторожно вперед посреди бесчисленных скатов этой трудной дороги. Одни из них имели на себе сомбреро, другие — головные сетки или простые пестрые платки, концы которых развевались по плечам. Но у всех были те загорелые лица, те черты, грубо обозначенные, наконец, тот недоверчивый вид, отличающий тамошних контрабандистов, промышляющих по берегам Андалузии. Каждая из их лошадей была обременена двумя широкими покрытыми смоляным холстом сундуками чрезвычайно легкими, но такими просторными, что всадник не мог поместиться иначе, как на крестце лошади, где он сидел подобно литаврщику позади своих литавр. Сверх того, копыта их коней были обернуты овчиной, так что невозможно было слышать их топота, когда они шли шагом.

Прибыв к берегу на два ружейных выстрела от тартаны, начальник этой небольшой шайки остановил свою лошадь и сказал, обратись к своим спутникам:

— Ракою моего патрона! — он снял шляпу, — При свете восходящей луны, дети мои, я не вижу на палубе судна никого, кроме проклятого в его токе с белым пером.

Один голос. Где же святой Отец?

Другой. Если Отец не покажется, то ни на один реал этих товаров не перепадет в мои сундуки. Боже сохрани! Но настоятель монастыря Сан-Жуана очень неблагоразумно поступает, употребляя подобного нехристя для перевозки своей контрабанды. И хотя там есть монах, чтобы святить ее и изглаживать следы когтей сатанинских, но мне кажется, что рано или поздно, мы пострадаем за сношения наши с супостатом. — Аминь!

Начальник. А ты думаешь, что я не страшусь, подобно тебе, гнева Матери Божией, прикасаясь к этим товарам, которые, клянусь Святым Иаковом, больше пахнут серой, нежели освященным терном!

Философ( бывший повар одного кортеса ). Но подумайте, приятель, подумайте, что во всех домах по дороге у вас выменяют их на полновесные пистоли, не нюхая, пахнут ли они серой или чем другим.

Начальник. Молчи, безбожник!

Философ. Да и по правде сказать, кривляния преподобного не отнимут запаха, если они пропахли им, пусть он продаст их мне хоть с чертовщиной, лишь бы сходно, а впрочем, я ни за чем не погонюсь. По-моему мнению...

— Ave, Maria purissima! сжалься над богохульником, — сказали контрабандисты, крестясь и дрожа от страха. Многие ревностные католики искали даже свои ножи.

Хитано, не понимая причины этого замедления, повторил свой обычный сигнал, и снова сверкнула огненная борозда.

— Сколько потерянного времени! — сказал Философ, и пустился по воде, пока голос его мог быть услышан с тартаны. — Господин окаянный, господин проклятый, — закричал он с шутовским видом, — разве вы позабыли, что эти святоши не тронутся с места, пока преподобный своим присутствием не успокоит совести этих кротких агнцев? — и снова возвратился к главному отряду, проклинавшему его.

Хитано ударил себя по лбу и тихо свистнул. — «Послать монаха!» — сказал он негру, который показался при входе в люк. Черный исчез, и через минуту возвратился, делая отрицательный знак головой. — «Ну, так втащить его!» Тогда негр с удивительным проворством поднял райну, укрепил на ней блок с веревкой, сошел в кубрик, и три минуты спустя видно было, как преподобный торжественно поднялся из середины отверстия, ведущего в трюм, как парил некоторые время над тартаной, и как укротя свой дерзкий полет, спустился подле окаянного, который обязательно освободил его от петель и веревок, какими окружен был этот новый Икар.